– И ничего страшного, если Джимми увидит, что ты тоже несчастна. Он бы утешил тебя, если бы только знал. Давай я отведу тебя к нему.

Она яростно замотала головой: – Нет!

– Но почему? Он ведь твой муж. С ним тебе полегчает.

– Нет, – печально отозвалась Элизабет. – Не для этого он женился на мне. Мне не следует быть ему обузой.

У нее опять вырвался тот же странный звук, и Мэтью догадался, что Элизабет пытается сдержать слезы.

– Ладно, – вздохнул Мэтью. Что же ему с ними делать? Эти двое нужны друг другу, но разве им объяснишь?!

Еще месяц Мэтью беспомощно наблюдал, как Джеймс с Элизабет день за днем бродят по дому словно тени. Они почти не разговаривали друг с другом, а на все вопросы Мэтта отвечали односложно, хотя он из кожи лез, стараясь вывести их из оцепенения. Раз в неделю приезжал Натан. Как-то, заглянув в конюшню, Мэтт обнаружил, что Джеймс рыдает навзрыд, а Натан терпеливо и ласково гладит его по плечу.

Что ж, Джимми повезло – по крайней мере он не остался один на один со своим горем, как Элизабет. На первый взгляд она ничуть не изменилась – все так же с утра до вечера сновала по дому, неутомимо занимаясь делами. Но Мэтью прекрасно знал, что все совсем не так – у него в ушах все еще стояли ее жуткие рыдания. Впрочем, он подозревал, что и Джеймсу кое-что известно об отчаянии, разрывавшем сердце его жены.

Проснувшись как-то ночью спустя неделю после похорон Джона Мэтью, шериф прислушался.

Звук шагов заставил его тихонько приоткрыть дверь и наткнуться взглядом на брата – тот стоял у дверей детской, в которой горел свет. Через минуту Джеймс исчез в спальне, а Мэтью, в свою очередь, на цыпочках подкрался к детской и заглянул туда. Сидя возле опустевшей кроватки, Элизабет тихонько мурлыкала колыбельную. К груди она прижимала свернутое детское одеяльце. В другой раз, случайно подняв глаза, он заметил, как супруги смотрят друг на друга – просто смотрят, будто надеясь, что тот, другой, заговорит первым. Неловко кашлянув, Мэтью нарушил тишину, и тогда оба взглянули на него так, будто он был незнакомцем, случайно оказавшимся в их доме.

Вечером, перед самым отъездом, Мэтт с облегчением заметил, как Джеймс украдкой погладил руку Элизабет. Она на мгновение застыла, а потом, повернув голову, взглянула ему в глаза. Длилось это всего лишь миг, но на следующий день Мэтью покинул дом с надеждой в сердце.

Время лечит любые раны, подумал он. За свою жизнь Мэтью видел немало людских трагедий. И сейчас, когда Лос-Роблес наконец скрылся вдали, он ничуть не сомневался, что у Джеймса с Элизабет все наладится. И молился, чтобы так оно и было.

– Ранняя весна в этом году выдалась, – буркнул Зах Роулендс, в то время как люди Джеймса перегоняли стадо на другое пастбище с сочной травой.

– Угу.

– И денек будет неплохой. Теплый да ясный. Неплохо для апреля.

– Да.

– Ну, сдается мне, надо бы взглянуть самому, куда они их погонят.

Джеймс молча кивнул в знак согласия.

Однако стоило ему остаться одному, как он мгновенно устыдился того, что односложно отвечал Заху, а ведь тот так старался завести разговор! Джеймс тотчас вспомнил, как все последнее время его люди не спускали с него глаз, как заботились о нем, как бережно к нему относились. К сожалению, с тех пор как не стало Джона Мэтью, сердце Кэгана обратилось в камень, и хотя порой он сам страдал от этого, но изменить что-либо был не в силах.

Какое-то движение заставило его обернуться. Прикрыв рукой глаза от солнца, он вгляделся в даль. Элизабет!

Да, это была она – сидя в коляске, вихрем неслась к нему. Сердце Джеймса вдруг оборвалось, и, пришпорив лошадь, он галопом понесся ей навстречу.

– Что случилось? – крикнул он издалека что было мочи. Элизабет резко натянула поводья.

– Ничего. Просто я привезла тебе поесть. – Она спокойно выдержала его взгляд, и Джеймс невольно обратил внимание на ее сильные маленькие руки.

Они ни разу не обедали вместе с того самого дня, как уехал Мэтью, то есть с конца февраля. Джеймс ненавидел тяжелое молчание, воцарившееся за семейным столом, и не стремился оставаться с женой наедине. Напротив, теперь он никогда не возвращался в Лос-Роблес в полдень, как это бывало прежде, а обедал со своими работниками. Впрочем, ужинали супруги вместе. Ужинали молча, а потом расходились, и позже он видел жену только в постели. Но, лежа бок о бок, они были так же далеки друг от друга, как если бы спали в разных комнатах. Джеймс не мог даже припомнить, когда они в последний раз занимались любовью, – казалось, это происходило в какой-то другой жизни.

– Я уже пообедал. Ты ведь сама дала мне с собой обед. Или забыла?

– Я помню. – Элизабет потупила взгляд, и вдруг на ее лице появилось решительное выражение, какого он давно уже не видел. – Я приготовила еще, нам хватит на двоих. Я подумала... может быть, поедим вместе, как раньше. – При этих словах она с вызовом вздернула подбородок.

Джеймс тотчас заглянул в ее бездонные глаза, гадая, что же кроется в их непроницаемой глубине. Растерянно покачав головой, он спешился и привязал коня позади коляски. Потом вскочил в нее и забрал у Элизабет вожжи.

– Я с радостью, – тихо сказал он.

Спустя полчаса они устроились на одеяле под огромным старым дубом, и Джеймс молча проследил, как Элизабет разложила по тарелкам привезенный из дому обед.

– Вот окорок, – проговорила она, не поднимая глаз, – а это твой любимый салат. Свежие бисквиты и мед... и шоколадный кекс. А это свежее молоко.

– М-м-м... замечательно.

– Тогда ешь. Ты ведь проголодался.

Джеймс набросился на еду. Элизабет тоже приступила к трапезе. Оба украдкой поглядывали друг на друга, но каждый раз, едва их взгляды встречались, смущенно отводили глаза в сторону.

Поев, Элизабет вытерла руки и наконец решилась нарушить молчание:

– Как прошел день?

Джеймс удивленно взглянул на жену. Он уж успел забыть, когда такое случалось – все эти месяцы их разговоры сводились к учтивым пожеланиям доброго утра или доброй ночи или же к вопросам типа «Ты не выстирала мою зеленую рубашку?».

Поговорить друг с другом о делах было слишком трудно, почти невозможно.