Марк дремал. Чета Пэдгетт тоже дремала у телевизора, и Бесс пошла к телефону-автомату, чтобы позвонить Стелле. Потом вернулась в гинекологическое отделение и ходила по кругу в зале. В конце его она обнаружила солярий, аркообразную комнату с рядом закругленных окон, в которые смотрели верхушки деревьев, через улицу было видно озеро Лили с темной ночной водой. Отсюда, из комнаты с искусственным климатом и деревьями в горшках, невозможно было угадать, тепло или прохладно на ночной улице, спокойно там или шумно, трещат ли цикады, плещется ли вода, зудят ли комары.

Мысль о комарах вызвала в памяти летние теплые вечера, когда Лиза и Рэнди были маленькими и воздух звенел от детских игр и визга. Детей звали домой, но они просили: «Ну, мам, ну, еще немножко, ну, пожа-а-луйста». Когда их наконец удавалось зазвать, они являлись искусанные комарами, с грязными ногами, потными волосами. Бесс и Майкл купали их, одевали в чистые пижамки. Как приятно от них пахло, мордашки сияли, накрахмаленное белье шуршало. Они сидели за столом на кухне, поедали пирожки, запивая молоком, расчесывали искусанные ножонки и уверяли, что нисколько не устали.

В кровати они засыпали в течение минуты, рты открыты, ноги и руки наполовину высунуты из-под простыни. Они с Майклом любовались ими из прихожей, откуда падал свет, выхватывая из темноты носы, ресницы, губы и часто голые ноги… Бесс почувствовала, что глаза ее стали влажными.

Она стояла у окна, обуреваемая чувствами и горькими, и сладкими одновременно, когда кто-то дотронулся до ее плеча.

– Бесс.

Она повернулась на звук голоса Майкла, почувствовав и огромное облегчение, и опасение, что сейчас зальется слезами.

– О, ты здесь, – сказала она, как будто он материализовался из ее грез.

Она шагнула в его объятия так же естественно, как входила в затененную спальню детей. Объятия эти были крепкими и надежными, запах одежды и кожи знакомым, и на какой-то миг она притворилась перед самой собой, что дети опять маленькие, они вместе уложили их спать и у них есть наконец-то минута для себя.

– Мне очень жаль, я опоздал, – шепнул он ей в висок, – но я уезжал в Милуоки, и, когда вернулся, на автоответчике было сообщение.

Сила объятия Бесс удивила Майкла.

– Бесс, что-то не так?

– Да нет, ничего. Я просто рада, что ты здесь.

Он обнял ее сильнее и вздохнул. Они были одни в солярии. Приглушенный свет мягко мерцал над темными окнами. На посту дежурной сестры все было спокойно. На какие-то минуты время стало абстракцией: ни причин, ни спешки, чтобы высвободиться из объятий. Оставалась лишь непоколебимая уверенность, что все идет так, как надо, и что они вместе в этот переломный момент в жизни их дочери и в их собственной жизни.

Прижавшись к плечу Майкла, Бесс созналась:

– Я думала о том времени, когда дети были маленькими. Как просто все тогда было. Как они заигрывались дотемна с соседскими детьми и приходили все искусанные. И как они выглядели в своих кроватках, когда засыпали. О Майкл, это были чудные дни, правда?

– Да, замечательные.

Они мягко покачивались. Его рука ласкала ее волосы, плечи.

– А сейчас Рэнди где-то в пути с каким-то оркестром. Может быть, накурился марихуаны. А Лиза здесь проходит через круги ада.

Майкл слегка отстранился и заглянул в ее глаза:

– Да, вот так это бывает. Они выросли.

В первый момент глаза Бесс говорили, что она еще не готова принять это.

– Я не знаю, что на меня сегодня нашло. Я обычно не столь глупа и сентиментальна.

– Это не глупость, – успокоил ее он. – Все понятно, такая ночь, и знаешь, ностальгия тебе идет.

– О Майкл… – Она отстранилась и села в кресло возле пальмы в кадке. – Ты заглядывал к Лизе?

– Да, сестра сказала, что они ей что-то дали, чтобы немного помочь, и что Лиза здесь с трех часов.

Бесс кивнула.

Майкл посмотрел на часы:

– Что ж, прошло только семь часов. Насколько я помню, она появлялась на свет тринадцать. – Он улыбнулся Бесс. – Тринадцать самых долгих часов моей жизни.

– И моей, – добавила Бесс.

Он сел на стул рядом с ней, нашел ее руку, положил на жесткий деревянный подлокотник между ними, потирая рассеянно ее большой палец своим. Оба думали о времени, которое провели порознь, о своем упрямстве, которое не принесло им ничего, кроме одиночества. Смотрели на свои сплетенные руки, и каждый из них был благодарен тому, что какая-то неведомая сила привела их сюда и вновь объединила.

Через какое-то время Бесс спокойно сказала:

– Они говорят, что ребенок очень крупный и Лизе будет тяжело.

– Мы останемся до конца. А что Стелла? Она знает?

– Я звонила ей, но она решила остаться дома и ждать новостей.

– А Рэнди?

– Он узнал перед самым отъездом, что роды начались. Он приедет завтра.

Они ждали в солярии, то подремывая, то просыпаясь. После полуночи отправились в отделение, узнали, что появилась новая смена. Заглянули в комнату для медсестер, прошли через комнату ожидания, где на диване крепко спал Джейк Пэдгетт. В родильной комнате была Хилди. Она сидела на деревянном стуле, что-то шила и, увидев их в дверном проеме, молча помахала им.

Пришла новая медсестра и представилась им. Ее звали Марси Унгер. Она прошла к Лизе проверить показания на мониторе, вернулась и сказала: «Без перемен».

К двум часам ситуация обострилась. Схватки наступали каждые пять минут, и был вызван анестезиолог, чтобы остановить действие препарата.

– Почему? – спросила Лиза.

– Потому что иначе вы не будете знать, когда надо тужиться.

Комната пришла в движение, Тех, кто хотел наблюдать за рождением, попросили натянуть стерильные голубые маски.

Марси Унгер не отходила от Лизы, как и Марк, который держал ее за руку и помогал правильно дышать.

Джейк Пэдгетт решил остаться в приемной, а Хилди, Бесс и Майкл надели маски.

Бесс овладели необычные чувства. Поднимая глаза, она встречала лишь взгляд красивых оленьих глаз Майкла под голубой маской. Ее пронизывал ток, как в юности, когда она влюбилась в него. Его глаза – их нельзя было сравнить ни с чьими – по-прежнему имели над ней магическую власть.

Его маска заколыхалась, когда он спросил: