Как бы то ни было, в первых числах мая войска ордена двинулись к Ревелю. Путь их шелками выстлан не был: эсты, избрав новое руководство, организовали довольно теплую встречу, сумев даже разбить отряд под командованием оберпаленского фогта, но, когда начали подходить основные силы братьев-рыцарей, отступили от стен города, заняв позиции в болотистых пустошах. В общем-то умно и правильно. С орденской пехотой эсты, даже без особых доспехов, могли бы посостязаться на равных, но пришла еще и конница – не менее 17 (или даже 22) братьев-рыцарей и около 200 «железных людей» рангом поменьше, – так что вся надежда была на грамотную оборону. Какое-то время расчет оправдывался. Кони рыцарей вязли в топях, им не удавалось реализовать свои преимущества. Но одно из болот, Канавере, было невелико, и немцам удалось его окружить, после чего, когда фогт Гервена, командовавший орденским авангардом, предложил сдаваться, обещая пощаду, а надежды на помощь извне уже не было (другие отряды не сошли бы с удобных позиций), эсты согласились. Однако рыцари, «поддавшись на уговоры осиротевших женщин и детей», нарушили обещание и перебили всех сдавшихся, около 1600 человек. Спустя три дня, после прихода самого магистра, состоялось генеральное сражение на болоте Сыямяэ, где упорно сражавшиеся эсты, хотя и сумели нанести карателям немалый урон (не говоря о латышской пехоте, которую никто не считал, в бою погибло «6 добрых дворян и один орденский брат»), но сами потеряли почти 3000 бойцов. В целом, после боев у стен Ревеля ополчение, успевшее отступить, уменьшилось наполовину. Но разбегаться не собиралось, и осада Хаапсальского замка снята не была.

В такой ситуации напуганные датчане, опять-таки не запрашивая мнение короля, осыпав магистра цветами, подписали прошение к ордену о переходе под его «верховное покровительство». В замки Ревеля и Вейсенберга были введены орденские гарнизоны, датского монарха уведомили, что готовы «по справедливой цене возместить утрату земель». Теперь у ополчения, все еще не собирающегося сдаваться, оставалась надежда только на помощь извне. В первую очередь на шведов, которым верили и которых считали своими. У шведов, однако, были иные планы. Их флот с довольно сильным войском подошел к Ревелю спустя пару дней после сражения на Сыямяэ, однако вместо высадки и соединения с эстами, что было предусмотрено договоренностями, тренеры «Тре крунур» вступили в переговоры с магистром и очень быстро нашли общий язык. Было подписано соглашение о «прочном перемирии… как на море, так и на суше» на девять месяцев, до «решения его величества короля шведов и ётов». Однако Магнус Эриксон решил быстрее. Уже 5 сентября 1343 года он заключил с орденом как «повелителем Эстляндии» и городом Ревелем «вечный мир», одобрив «примерное наказание взбунтовавшихся язычников» и вытребовав в обмен торговые льготы плюс клятву не поддерживать датчан. Совсем иначе обернулось дело на востоке. Псковское вече, выслушав послов магистра, обещавших в случае сохранения нейтралитета «добрый мир на пять лет и честную торговлю», постановило все-таки «помочь чуди по старой приязни и по древней памяти». 26 мая дружины псковского князя Ивана и изборского князя Евстафия, усиленные «охочим людом» (в общем, около полутора тысяч человек), вступили на территорию Дерптского епископства и подошли к Оденпе, взятие которого открывало дорогу на Ревель. Встревоженный магистр начал спешно стягивать силы, отменив приказ о преследовании мятежных бунтовщиков. Иван же с Евстафием, узнав от местных крестьян и купцов о разгроме эстов, приняли вполне естественное (бобик сдох, чего уж там…) решение отступать. Однако 1 июня близ Вастселийна (Нейгаузен) столкнулись с объединенным войском ордена и епископа, пытавшимся перерезать им дорогу домой, дали сражение на марше и победили. Немцы отошли, понеся тяжелые потери, в том числе и нескольких орденских братьев. Псковичи и изборцы благополучно вернулись в родные пенаты, а эсты, вовсе не собиравшиеся считать себя вовсе уж побежденными, получили время для жизненно необходимой им передышки, отступив, в частности, и на до сих пор спокойные острова.

Насколько можно судить, новой вспышки уже подавленного бунта никто не ждал. Орден, в отличие от слабосильного датского наместника, репутацию имел серьезную. По всему краю были распространены сообщения о том, кому отныне следует подчиняться, подкрепленные рассуждением, что, дескать, поскольку «перед орденом вины нет, то и наказывать ордену сдавшихся и вернувшихся к мирной жизни христиан не за что». Это было логично. Это было убедительно. Мало кто сомневался, что обстоятельные эсты, убедившись в провале своего начинания и полном отсутствии надежд на помощь хотя бы откуда-то, примут эти, по сути, вполне приличные условия. Однако вышло иначе. В Якову ночь, на 24 июля, началось и на островах. По той же схеме: огонь в ночи и всеобщее восстание с полным истреблением всего, говорящего по-немецки. Дворян просто убивали, католических священников, раздев догола, топили в море. На Сааремаа мятежникам удалось даже захватить предвратные укрепления крупного замка Пёйде, того самого, где двумя месяцами раньше магистр встретился с «королями». Припасов в замке не осталось, осада была плотной, и спустя десять дней комендант дал согласие сдаться, потребовав взамен гарантий свободного прохода к кораблям без оружия и поклажи. Ему это торжественно обещали, поклявшись на «кресте и камне», но слова не сдержали. Все вышедшие из замка были перебиты поголовно, причем самому коменданту, прежде чем зарезать, эсты, как порядочные люди, разъяснили мотивы своих действий: дескать, «Христос отныне тут власти не имеет, а наш камень нас простит». Полностью зачистив территорию, островитяне принялись возводить систему укреплений в удобных для вторжения местах – десанта ждать не приходилось, но все знали, что такое орден, и никто не сомневался в том, что зимой, когда замерзнут проливы, отряды магистра неизбежно придут. Воодушевленные событиями за проливом, вновь оживились остатки ополчения и на континенте. Все это быстро сгладило противоречия между «железными людьми». Длинная пауза, мастерски выдержанная мудрым Буркхардом фон Дрейвеле, сыграла роль. В начале декабря все епископы Ливонии, включая Рижского и Дерптского, публично согласились «с этого времени и всегда преданно поддерживать орден, без власти которого нет возможности защищать местную Церковь» от «неверных новокрещеных и мерзостных язычников». Примерно в те же дни и датский король, отправивший Папе жалобу на беспредел его рыцарей, видя, что Эстонию уже ни в каком варианте не удержать, отозвал письмо, вместо того попросив Святой престол гарантировать выплату не «справедливой цены», как предлагал магистр, а конкретно 25 000 марок серебром (позже сошлись на 19 тысячах).

А пока шли окончательные терки, войска магистра уже приступили к делу. Уже в конце ноября «железные люди» вошли в Гарриен, уже замиренный, но восставший снова и, как «вторично отпавший от веры», приговоренный к «примерному наказанию». Если раньше братья-рыцари, беспощадно казня взятых на поле боя, к женщинам и детям относились вполне по-христиански, то теперь и здесь пощада считалась не только слабостью, но и прямым нарушением приказа и воли Божьей. Хронисты еще много лет спустя называли этот мааконд «опустошенной и заброшенной землей». В феврале 1344 года, запасшись осадными машинами, орденские кнехты по льду перешли на Сааремаа, однако, прорвав первую полосу земляных укреплений, завязли в боях и к исходу зимы, опасаясь оттепели и окружения, вернулись на материк. Учитывая потери эстов, это было преддверием победы, но туземцы стратегии не понимали: после отступления с острова вновь начались мятежи на материке, даже в землях полностью, казалось бы, затурканных ливов. Но теперь орден не торопился и не напрягался сверх меры. Аккуратно задавив недовольство в своих старых землях, за новые он принялся лишь месяцев восемь спустя, когда лед в проливах встал качественно, и на сей раз довел дело до конца. За восемь дней непрерывного сражения были взяты все укрепления Сааремаа, их защитники поголовно перебиты. Затем, опять же без спешки, занялись другими островами, и к Рождеству 1344 года магистр отслужил торжественный молебен, благодаря Господа за дарование окончательной победы.