По сути дела, организация эта была предтечей нынешнего Европейского Союза, некоей попыткой создать – только от имени не суверенных наций, а просто суверенов – наднациональный орган (без явного гегемона), который обеспечивал бы континенту мир без войн и порядок без революций с их гильотинами и беззаконными переделами собственности. Суть договора заключалась в том, что все подписанты являются гарантами порядка, обязываются совместно (или кому ближе) подавлять попытки изменения государственного строя насильственным путем и решать спорные вопросы без войны, переговорами и арбитражем. Несколько лет так оно и было. В частности, «революционные» вспышки в Испании, Пьемонте и Неаполе были подавлены, соответственно, французами и австрийцами. Подавлены с беспощадной, так сказать, азиатской жестокостью. И никто никого при этом почему-то «жандармом Европы» не обозвал. Напротив, рукоплескали. Россия к этим акциям никакого отношения не имела. Более того, когда в 1821 году в православных Дунайских княжествах началось очень серьезное восстание против Турции, а русский генерал Ипсиланти (по собственной инициативе) начал восстание за освобождение Греции, Россия не просто не поддержала эти движения, а приняла жесткие меры по нейтрализации «этеристов». Хотя, с политической точки зрения, поддержать румын и – особенно – греков ей было не просто выгодно, но очень выгодно, а формально препятствий не было (Османская Империя пакта не подписывала), Россия не считала возможным действовать вопреки договору.

«Цивилизованные», однако, такой щепетильностью не страдали. Пока Николай, вопреки своей и Империи пользе, отвергая многочисленные просьбы греков и румын о помощи, гарантировал Турции невмешательство Европы в ее дела, Европа, поправ всяческие договоры, решала свои вопросы. Австрия, угрожая войной, выдавила из Стамбула преференции в Дунайских княжествах, а Англия, пользуясь глупой принципиальностью России, «перехватила» на себя греков, начав аккуратно спонсировать их восстание. В итоге когда Греция все-таки стала независимой, она ориентировалась уже не на Россию, а на Англию, а лидеры пророссийской партии были просто и без затей перебиты – как показывают исследования, не без английского влияния. Более того. В 1830-м произошло сразу несколько событий. В июле во Франции случился бунт, поставивший точку на династии Бурбонов, а в конце августа бельгийские сепаратисты отделились от Нидерландов. Это были вопиющие нарушения принципов Священного Союза. Но отреагировала соответственно только Россия (знаменитое: «Господа, седлайте коней, во Франции революция»). Для Европы, как выяснилось, выгода опять оказалась важнее подписанных договоров. Луи-Филипп быстро убедил Лондон, что готов вести Францию в британском фарватере (хотя не исключено, что они его к власти и привели), а бельгийцы согласились принять в качестве короля английскую кандидатуру (хотя, опять же, возможно, они интригу и затеяли). После чего переворот во Франции как бы перестал считаться переворотом, а Нидерландскому королевству (одному из подписантов Священного Союза) Лондон и Париж не просто предложили заткнуться, но и помогли бельгийцам (англичане финансами, а французы войсками) утвердить свой новый статус. В итоге Россия не стала лезть в пекло вообще уже непонятно ради чего, а англичан и французов, кроивших по своему усмотрению те границы, нерушимость которых они как бы обязались защищать, никто не назвал «жандармами Европы».

По сути, в результате всего этого уже к 1831-му Священный Союз, никем не отмененный официально, существовал только на бумаге. Все решали актуальные для себя проблемы, исходя из соображений собственной выгоды. И только нехорошая Россия сохраняла верность принципам и данному слову. Как ни странно, опять-таки вопреки собственной выгоде. В 1833-м, например, случился 1-й Египетский кризис, когда Мухаммед-Али, паша Египта, фактически уничтожив султанскую армию, вышел на ближние подступы к Стамбулу. Он был мудр и хитер: он заручился согласием Англии, Франции и Австрии, обещав им после – как виделось, уже неизбежной – победы жирные куски, и державы отказали султану в помощи. Кроме России. Мухаммед-Али предлагал ей (только за невмешательство) Дунайские княжества, Румелию (Болгарию и Македонию), базу в Стамбуле, то есть контроль над проливами, а также всю Армению и Колхети до Трабзона. И никаких нарушений! – ведь Порта, повторю, документы Священного Союза не подписывала. Но принципы, принципы! Николай отказался. Русский флот вошел в Босфор, русская армия заняла позиции в Анатолии, и египетский паша был вынужден примириться с султаном, Европа осталась с носом, а Николай вывел войска, ничего, кроме выгодного договора, не попросив взамен. Такая же схема повторилась и в 1839 г., во время 2-го Египетского кризиса. Только на этот раз Европа повела себя умнее: Лондон, Вена и Париж в нужный момент «кинули» египетского пашу, забрав у султана все, что хотели, и только Россия по-прежнему осталась глупо принципиальной. Что характерно, «жандармом Европы» по-прежнему никто никого не называл.

В феврале 1848 года Европу накрыло. Все скелеты полезли из шкафов галопом. Во Франции грянула революция – причем не верхушечная, а «снизу», и довольно радикальная, «король-груша», послушный английский протеже, бежал из страны, и Лондон ничем не смог ему помочь: на Острове тоже не все было просто, так что перехватить инициативу британская агентура в Париже сумела лишь много позже. В Берлине и по всей Германии покатились мятежи, заволновались поляки прусской Померании (их, кстати, подавили огнем на поражение, но обзывать Берлин «жандармом» никто, разумеется, не подумал). Однако хуже всего пришлось лоскутной Австрии. Там полыхнуло и в Праге, и даже в самой Вене – но самым опасным для Дома Габсбургов стал сепаратистский мятеж в Венгрии, на тот момент втрое большей, чем ныне. К слову, как выяснилось позже, на раскрутку венгров несколько лет до того подбрасывал деньги все тот же Лондон (на всякий случай, как всегда), но в создавшейся ситуации сэры и пэры решили все же не очень рисковать. И когда грянуло, ограничились сочувственным молчанием, хотя революционная элита, тесно с ними связанная, просила большего. Революция, надо сказать, была демократическая донельзя. «Истинные патриоты Венгрии» – Миклош Вешшелени, Михай Танчич (этнический хорват), Дьёрдь Аппони, Лайош Баттяни, Лайош Кошут (этнический словак), Шандор Петефи (тоже этнический словак) – твердо стояли за упразднение пережитков феодализма, но главное – за «национальную автономию». Хотя очень скоро сей лозунг обернулся требованием «национального государства».

И вот тут-то возникли нюансы. Действительно, в руководстве Империи немцы занимали очень солидное, можно сказать, непропорциональное удельному весу место, и действительно, проблема местного самоуправления давно назрела и перезрела. Пикантность ситуации, однако, заключалась в том, что вопрос этот беспокоил не только мадьяр и чехов. Того же, естественно, хотели и «малые нации» – хорваты, румыны, словаки и, наконец, «русьские», не столь уж далекие предки тех, кто ныне именует себя украинцами. Обитали эти «пробуждающиеся нации» – так уж вышло – в границах исторически сложившегося Венгерского королевства, но, в отличие от венгров, посылавших депутатов в сейм и наделенных некоторыми привилегиями, считались, да и были, никем и ничем – притом, что составляли, на круг, примерно две трети населения земель короны Святого Иштвана. Ясно, что воплощение в жизнь принципа национального равноправия мгновенно лишило бы венгров лидерства и гегемонии, в связи с чем депутациям «братьев меньших» из Хорватии, Словакии, сербской Воеводины и румынской Трансильвании, явившимся в Буду делить пирог свободы, был дан жесточайший отлуп. Наглецам подробно объяснили, что и революция венгерская, и демократия венгерская, и земля, на которой они по недоразумению живут, тоже, натурально, венгерская. В связи с чем превращение «недоразумений» (именно так!) в «добрых, полноправных венгров» весьма приветствуется, а вот за глупости – чай, не при старом режиме живем – отвечать придется по самым справедливым законам военного времени. Именем великой венгерской нации. Что интересно, наиболее усердствует в таких объяснениях тот самый Шандор Петёфи, в девичестве стопроцентный словак Александр Петрович.