-- Ну ты и еврейка. Пристала с участком вроде как поговорить больше не о чем.
-- Не спорьте, -- вмешался Антон. -- Вот когда выпишут, тогда и определимся. На участке надо много работать. А кому? Тебе, -- посмотрел на сестру, -- нельзя. Егору, в самом деле, пристройкой заниматься, ему не до того будет. Но участок, на мой взгляд, надо взять, одно другому не помешает. Уж чего-чего, а выехать и картошку посадить лично помогу.
-- Так я об этом и говорю, -- обрадовалась Валентина. -- Возьмем, а там жизнь покажет. Как-нибудь управимся.
-- Ты, Егор, одно пойми, -- сказал Антон, -- участок для сестры это вроде как лекарство. Быстрей в себя придет.
-- Так разве ж я против, -- пожал плечами Егор.
-- Да, о главном-то совсем позабыли, -- сменил разговор Антон. -- Такой день, а мы даже по стакану лимонада не выпили. Мне тут жена торт передала. Ну-ка, где у нас лимонад? Или не будем пить? -- спросил он Женечку со Стасиком.
-- Будем, будем, -- дружно ответили дети.
Ели торт и пили лимонад. Антон и Егор поздравили женщин, никаких других вопросов больше не касались.
Но вот родненьким и уезжать пора. Палата вскоре опустела. Взгрустнулось, но грустить-то зачем? Валентина спустилась проводить. В палату возвращаться не хотелось: стояла у окна, смотрела на сосны и была всем довольна.
Ах день-то какой счастливый! Одним словом -- женский! Есть теперь о чем подумать, особенно перед сном все-все раз за разом пропустить через себя. А как же еще, только так. Думать о хорошем, душу согревать -- она, душа-то, в этом так сейчас нуждается. Как не порадоваться за внуков -- такие "конфетки" подрастают, а главное -- бабушку любят. Умницы и собой хороши дочери. Нет, нисколько не перехваливает, Боже упаси. Егор, что ни говори, отменный хозяин и хороший семьянин. Она за ним, как за каменной стеной. Любовь к Мише запрятана в тайниках детской души. Но ведь это осталось в молодости, когда жизнь представлялась совсем другой. А с Егором жизнь прожита. Было немало хорошего. Вспомнила: облепили только что дочери, внуки, да брат Антон, обнимают, целуют, наказы всякие дают, а Егор в стороне стоит и улыбается. Потом подошел и обнял. И ведь не случайно о птичках-синичках вспомнил, что в малиннике гнездышко свое поправляют. Надо же, о чем думает ее строитель! Прошлым летом внук Стасик чуть не сковырнул палкой гнездышко синичек. Егор тогда ему помешал, а потом стал воспитывать:
-- Ты это гнездышко строил? -- говорил строго. -- Нет, не строил, а ломаешь, -- сам же и ответил за внука. -- А знаешь, сколько они сухих травинок да перышек на свой домик принесли?
-- Как принесли? -- не понял внук. -- Они же птицы и не носят.
-- Правильно, не носят, а летают, возьмут травинку в свой клюв и летят, летят к нам во двор. -- Егор при этом стал размахивать длинными руками, а вместе с ним и Стасик птичку изобразил. Валентине, видевшей это из открытого окна было так смешно. К чему Егор напомнил о птичьем гнездышке? Мысли переместились на другое: как же это Тамара не предупредила Женечку. Это насчет "рака". Да-а, не надо было бы говорить. Хорошо в шутку свела, по-другому нельзя было. Старшая дочь на среду билеты взяла, значит, во вторник край как надо выписываться. Как же забыла спросить у Антона -- кончил он свое лечение или нет? И вновь мысль к Егору вернулась. Хорошо, что пристройкой займется и шесть соток взять не против. Давно бы так. Думая о Егоре, улыбнулась, любит он ее, любит, если б не любил -- не плакал.
...А денек-то и в самом деле как по заказу. Весну Валентина ждала с нетерпением. Прошлый год, да и этот были для нее тяжелыми. Но хватит на этом зацикливаться, лучше о чем-нибудь другом подумать.
Вот выпишут из больницы и станет во дворе вместе с Егором работать. Свободного времени у него, как на пенсию уйдет, будет много. Совсем скоро почки на деревьях разбухнут, потом разом зацветут: красавец-абрикос, алыча и войлочная вишня. Незаметно они превратятся в белые, белые облачка. Потом то же самое произойдет и со старой грушей. Аромат-то какой душистый устоится во дворе -- не надышишься! Вот как получат участок, сразу разметят и посадят саженцы. Яблонь посадят, тут их нет. Подбирать саженцы вместе с Егором будут, выбор сейчас хороший. Пусть сад подрастает. Егор на участке со временем домик сообразит, чтобы можно было с ночевкой приезжать. Да и Тамаре с семьей запросто отдыхать. Зачем ехать куда-то, если лес, речка рядом, свежее молочко ребятам под боком? Вздохнула. Захотелось побыстрей домой, к семье, к детям.
Размечталась однако. Пора, хоть и не хочется, лекарство принимать. Медленно поднимаясь по лестнице, думала: нет уж, дудки, умирать она не собирается и, как заклинание, твердила про себя: буду жить, буду, буду.
...Все, что произошло в недавнем прошлом, Валентина вспоминает теперь как в страшном сне. Да, была на грани смерти, но осталась жива, потому что с операцией не опоздали. За это благодарит Господа Бога, а также замечательного врача-хирурга Николая Петровича, а еще брата Антона, который к сестре проявил особую заботу, а также всех, кто в это время был с ней рядом. Частенько вспоминает о Наташе и Мише, поплачет, но их, увы... не вернуть. Считает, что при нынешней страховой медицине вряд ли осталась бы в живых, так как денег на операцию у них с Егором как не было, так и нет. С Егором отношения улучшились, он стал к ней добрее и внимательнее, ссор по мелочам почти не стало. У Тамары, старшей дочери, все нормально. Внуков Стасика и Женечку, не узнать: умные головки подрастают; бабушку с дедушкой любят, приезжают летом на каникулы, а вот между собой по-прежнему спорят. "Это у них скоро пройдет", -- считает Валентина. -- Вышла замуж Лена, за того самого парня, с каким раньше встречалась, но ребенка заводить младшая пока не спешит. Они с мужем решили получить вначале высшее образование, а потом уж о детях думать. Что ж, это их дело, хотя и ребенок не был бы для семьи помехой, тем более, есть кому помочь.
В общем, все хорошо, что хорошо кончается.
Парадоксы жизни
Бабке Марье приснился сон. Будто подошла она к речке, а на той стороне, на взгорке, ее муж Иван стоит и кличет к себе:
-- Иди ко мне, Марьюшка, иди, заждался я! -- И рукой машет, машет.
-- Нашелся, -- обрадовалась Марья. -- Не зря я столько лет ждала дожидалась... -- Тут откуда-то небольшой горбатый мостик через речку перекинулся, она его перешла, поднялась на взгорок, а Ивана уже и след простыл; только знакомый голос вдали еле слышно аукается: "Приходи, жду..."
Проснулась, а сердце стучит-разрывается, того и гляди из груди выскочит. "Святой Угодник, матерь Святая Богородица, -- зашептали сами собой губы. -- К чему бы это?" Вновь и вновь стала просеивать в памяти виденное, ворочалась за печкой на скрипучем лежаке, вздыхала. Решила поутру с соседями сном поделиться. Интересно, как они его разгадают, хотя чего тут голову ломать, когда все ясней ясного -- видно, пора самой к смерти готовиться.
В полночь на улице разыгрался ветер. Резко хлопала неплотно закрытая дверь, стучали створки, мрачно шумел и стонал от порывов ветра старый сад. Так больше и не сомкнула глаз бабка в эту ночь.
Встала засветло, с тем тревожным чувством, что жить осталось считанные дни, а может быть, и часы, и что лежать в постели, когда столько надо доделать, негоже. Да и попрощаться с соседями, родным подворьем, где плохо ли -- хорошо ли, а столько лет прожила, тоже надо.
Когда, бывало, жизнь цепко хватала Марью за горло, нередко вгорячах она смерть призывала, чтобы та, значит, пораньше ее прибрала, но то было давно и вроде бы невсерьез. Теперь же муж Иван, почти пятьдесят лет назад пропавший в войну без вести, позвал к себе. Видно, и впрямь время пришло.
Расправив на лежаке сшитое из разноцветных лоскутков теплое одеяло, кряхтя, подошла к печной загнетке, больше по привычке попереставляла с места на место чугунки и кастрюльки, но делать ничего не стала. Она и раньше не каждый день еду готовила, а тут приболела -- авось обойдется. Зачерпнув кружкой из ведра воды, нагнулась над тазом и смочила лицо. Вытерлась небольшим голубеньким полотенцем, который повесила на деревянный рожок. Посидев на лавке, достала из сундука сверток с одеждой, приготовленной к смерти, и еще один, побольше -- с подарками: мужикам -- рубашки и полотенца, женщинам платки. Еще раз придирчиво осмотрела содержимое свертка и оставила лежать на лавке. Помолившись на небольшую иконку Божьей Матери, висевшую в углу над столом и прикрытую спереди вышитым матерчатым божничком, вышла в сени, чтобы покормить кур.
