16. МОЯ ВОЙНА.
ВСПОМИНАЕТСЯ деревенское детство, беззаботное, беспечное. Тёплым летом мы, полуголые убегали в лес, на речку и на деревенский пруд, где бегали вперегонки, купались, резвились и ни о чем не думали.
22 июня 1941 года пришло к нам, в деревню сообщение о том, что началась война с Германией. Что такое война, все почти знали и понимали, а потому всполошились и озадачились. Старшие люди помнили Первую мировую и гражданскую войны, с которых люди вернулись калеками или не вернулись совсем. А теперешная война будет жесточе, и все ожидали чего-то страшного и непредвиденного. Тревожились молодые женщины, понимая, что их мужей призовут в действующую армию в первую очередь. Те, которые постарше, уже послужили в армии и считались резервистами, и их тоже не оставят дома.
Через короткое время к нам в деревню приехал военный человек и сказал, что будет готовить людей к ведению современного боя. Для этой цели велел всем мужчинам изготовить деревянные модели винтовок и через несколько дней снова приехал, приказал всем мужикам собраться с их деревянным вооружением. Поставил в строй, прочитал политическую информацию о необходимости защиты родины, и стал обучать всех искусству ведения современного боя. Команды он отдавал чётко, ясно, зычно, как настоящий советский командир, и чтобы все понимали, чего от них хотят.
Смирно! Направо! Налево! Кругом! Шагом марш! Строевым! Бегом! В атаку, вперед! В штыки! Врукопашную! Бей! Коли! Ложись! По пластунски вперед! Команды подавались беспрерывно. Этот военный человек был неутомим, и чувствовалось то, что он действительно хотел научить людей воевать и драться на войне. Мужики маршировали, быстро поворачивались, бегали, ползали, часто нарушали строй, кто-то отставал или шел не в ногу. Уставали, больше, чем на работе. Глазеющие зеваки наблюдали за всеми нарушающими, ненарушающими, падающими мужиками, подтрунивали и подсмеивались совсем не к месту. Продолжалось такое обучение недели полторы. Помогла ли такая кратковременная тренировка в современном реальном бою, сказать трудно. В современной войне надо было научиться также плавать, хотя бы по топорному, чтобы преодолевать реки при проведении боев, а плавать и держаться на воде наши мужики не умели.
В деревню стали приходить повестки с требованием явиться в установленное время на сборный пункт. До осени всех годных для военной службы мужиков забрали в действующую армию. На проводы каждого собирались все соседи. Пели прощальные песни, плясали, плакали. Все знали, что человек уходит на войну и может не вернуться в отеческий дом. Деревня осталась без челоможных мужиков. Тогда никто не думал, не ведал, что с этой ужасной войны вернутся немногие, да и то израненные и калеки. Женщины, взявшие на свои плечи двойную тяжелую нагрузку слабели, болели. Не хватало еды для поддержания сил и здоровья. Отец ушел второго сентября. Утром принесли повестку, а днем надо было сдать дела, в том числе зерновой склад и вечером - отъезд. Котомка с сухарями, запасное белье, ложка, кружка были приготовлены заранее. Мы остались втроем с матерью и двухлетней сестрой. Отец сначала писал письма с места формирования воинского соединения в городе Можге в Удмуртии, а потом с фронта. Поздней осенью письма от него перестали приходить. Мы поняли, что отца у нас больше нет.
Беда не приходит одна, и пришли болезни. Осенью свирепствовала чесотка, и откуда она взялась? Мы учились в школе, что-то читали, писали, считали, изучали, и при этом нещадно чесали и царапали свои руки и все тело. Фельдшерица давала какие-то мази, но они не помогали. Исчезла эта зараза с наступлением холодов. Наступил новый, 1942 год, который принес нам еще одну боль - корь, которая напала на нас, детское население помимо зимних холодов. Кушать не хотелось, перед глазами постоянные разноцветные кроваво - красные круги. Фельдшерица приносила и давала какие-то порошки, которые вроде бы помогали, но слабо. К сожалению, среди нас была и потеря - один из нас умер от этой болезни. Обучение в школе прекратили на все время болезни до того, как мы выздоровеем и будем способны ходить в школу - на расстояние три километра.
Наступила весна 1942 года. Я закончил второй класс. В колхозе надо было работать за себя и за ушедших на войну мужиков, и рабочих рук не хватало, и нам, малым людям пришлось идти работать.
"Довольно, Андрюша, гулял ты не мало, пора за работу, родной!". Мне выдали и закрепили за мной коня, с которым я был обязан выполнять все необходимые сельскохозяйственные работы, которые были не всегда посильными для нас, малолетних, но и для взрослых женщин. Я работал коногоном, бороновальщиком, перевозил пока мелкие грузы, и исполнял другие, посильные для меня дела.
Работа в колхозе в весенне - летнее время в течение всего светового дня за исключением утренних домашних дел и обеденного перерыва - "паужны", продолжавшегося два часа - для нас отдых. Не надо думать, что такой продолжительный обед давался только нам для отдыха. Нет, такой перерыв диктовался тем, чтобы вволю накормить, напоить лошадей и дать им отдых. Если бы мы нарушили режим работы, кормления, поения и отдыха наших лошадей, то могли их вывести из строя, после чего они могли потерять работоспособность. Этого нельзя было допускать. Особенно надо было следить за очередностью кормления и поения их, сначала дать корм и время, в течение которого они обсохнут и примут корм, а потом напоить их. Если не соблюдать такой последовательности, то у коней отнимаются ноги и они становятся неспособны к работе. Конское поголовье было нашей главной производительной силой, и его надо было хранить, как зеницу ока. Колхозники понимали зто хорошо, а пришлые руководители не знали этого да и не хотели знать, и заставляли работать безо всяких перерывов.
РАБОТА в колхозе в весенне - летнее время и осенью продолжалась полный день до темна, до того времени, когда уже невозможно было чётко и ясно распознавать предметы труда и вещи.
С самого начала весны мы начинали готовить поля под посевы - убирали сорняки, пахали, боронили, сеяли зерновые вручную и с помощью конной сеялки, сошники которой часто забивались землей, особенно в сырую погоду. После посева зерновых культур, когда становилось потеплее, высаживали картофель, овощи и корнеплоды.
Начиналось лето, и мы ухаживали за посевами и посадками, эта работа в основном заключалась в очистке полей от сорняков, которые, как нам казалось, росли быстрее, чем наши культурные растения. Летом заготавливали сено и сочные корма, необходимые для содержания нашего конского поголовья, крупно - рогатого и мелкого скота в зимнее время. Осенью убирали урожай, обрабатывали его, укладывали в хранилища. Зерно в соответствии с планом и обязательными государственными поставками сдавали в первую очередь. Это зерно пока засыпали в колхозные зернохранилища под надзор ответственного лица до тех пор, пока его не вывозили на хлебоприемные пункты, расположенные на железнодорожных станциях, и эта транспортная работа выполнялась; в основном, зимой. Все работы худо - бедно выполнялись, их нельзя было не выполнять, нельзя было терять ни зернышка из выращенного урожая. Осенью на нас, работающих в поле часто сыпались дождь, слякоть, снег. Было, к сожалению и такое, что мы не могли управиться полностью с уборкой картофеля и корнеплодов, часть которых оставалась в поле и заносилась снегом. А весной, когда сходил снег, мы выкапывали крахмальные остатки картофеля из почвы и готовили из него себе еду. В уборке картофеля нам помогали военнопленные немцы, румыны, итальянцы, которые проживали в отдельных лагерных пунктах Вятского лагеря НКВД, расположенных относительно недалеко от наших деревень. Они приезжали к нам на американских машинах - "Студебеккерах", выкапывали картофель и увозили его к себе для питания.
При уборке и обработке зерновых культур в колхозе обязательно присутствовал посланный коммунистическими партийными властями уполномоченный надзиратель - надсмотрщик, который смотрел, вычислял, проверял количество выращенного и обработанного зерна и следил за работой колхозников, точнее колхозниц. Одет он был в полувоенный мундир защитного цвета. Наши колхозницы называли его надзирателем. Он почти постоянно находился на гумне - закрытой площадке, где обмолачивали и очищали сжатый хлеб, следил за работающими, и давал бестолковые замечания, так как не знал дела. Нам, коногонам на приводе молотилки то и дело кричал: "Эй, мальчик сильнее гоняй лошадей!" Мы его не понимали, потому- что замечания нам могла давать только машинистка молотилки и принуждать нас посильнее гнать лошадей тогда, когда машина сбавляла обороты, но никак не некомпетентный надзиратель. Женщинам он кричал, чтобы они быстрее крутили веялку, а они в ответ ему: "Мы не заключенные в лагере, чего ты приехал надзирать над нами? Поучать как работать и крутить веялку? Мы без тебя знаем, как это делать. Почему ты не на фронте? Наши мужики ушли все на войну, а ты, здоровый человек, караулишь нас, баб. Позорник. Если нужно крутить веялку быстрей, то возьмись и крути ее быстрей. Бездельник."Мы не могли определить, что этот человек умеет делать сам, кроме как произносить невпопад никчемные замечания.
