Чье тело?

Вокруг покойника – всадники в синих мундирах, они смеются.

И снова – как на кладбище – мгновенная вспышка боли, и сразу за ней – голоса, шептавшие по-испански. Он сразу понял смысл этих фраз:

"Они забирают нашу землю, наши дома. А потом они отберут у нас жизни. Venganza... venganza..."

Последнее слово снова и снова звучало в его ушах; наконец голоса затихли, Алекс отвернулся от дерева.

В нескольких ярдах позади Алекса, не сводя с него напряженных глаз, стояла Мария Торрес. Взгляды их встретились. Не говоря ни слова, Мария повернулась и медленно пошла к небольшой площади в нескольких кварталах отсюда.

Туман, окутавший дуб, медленно подползал к ногам. Алекс побрел следом за женщиной.

Площадь тоже изменилась – но когда Алекс сел на отполированную временем деревянную скамью и услышал шепот Марии за спиной – она говорила с ним по-испански, – ему показалось, что здесь все всегда так и выглядело.

В сорока ярдах от него высилось здание миссии, его белые стены блестели под ярким солнцем. Священники в коричневых сутанах то появлялись, то исчезали в дверях; у стены, в тени, мирно спали трое индейцев.

Окна и двери одноэтажного здания школы, расположенного под прямым углом к миссии, были распахнуты, на школьном дворе играли пятеро ребятишек под присмотром высокой монахини, прятавшей кисти рук в широких рукавах своего vestido.

На другой стороне площади виднелась лавка. Из нее вышла молодая женщина, и хотя она смотрела прямо на Алекса, но, казалось, не видела его.

Алекс слушал, а Мария торопилась рассказать ему – о церкви, о написанных на ее сводах изображениях святых...

И еще – о Ла-Паломе, о людях, которые построили этот город, любили его и гордились им.

– Но пришли другие, – закончила она. – Чужие люди, и все отняли. Иди, Алехандро. Войди в храм и посмотри, как все это было тогда...

Словно во сне, он поднялся со скамьи, пересек площадь и вошел в прохладный полумрак миссии. Внутри было почти темно – и два ярких пятна света, падавшие сквозь два витражных окна на площадку перед входом и на алтарь, казались какими-то небывалыми украшениями. В нишах, окружавших алтарь, стояли белые статуи – святые, о них ему рассказывала Мария. Подойдя к одной, он заглянул в белые мертвые глаза мученика. Поставив свечу перед статуей, зажег ее; повернулся и вышел из церкви. Стоявшая на другой стороне площади у скамьи Мария Торрес улыбнулась и кивнула ему.

Не говоря ни слова, Алекс пошел вперед по узким и пыльным улицам; голоса, звучавшие в ушах, направляли его шаги.

Проснувшись, Марти Льюис сразу поняла, где находится – это ее дом, за окнами – обычные звуки утра... Постепенно пришло отрезвление – да, дом ее, за окнами – глубокая ночь, и, кроме нее, в доме никого нет.

Вздремнула.

Закончив уборку, она решила вздремнуть. До возвращения Алана.

И вот – вздремнула.

Протянув руку, она зажгла лампу на тумбочке и посмотрела на часы. Половина третьего. Устало вздохнув, она поднялась с кровати и подошла к окну, всматриваясь в обозначившиеся уже в предрассветной дымке холмы, может, Алан сейчас где-нибудь там, спит пьяным сном под кустами... Противно, но вполне может быть.

А может, он сейчас в городе, заправляется в каком-нибудь баре, добавляет своему гонору "топливо"...

Но не в больнице – это точно, иначе бы они уже позвонили.

Накинув халат, она спустилась в гостиную, прикидывая, не позвонить ли все же в участок. Нет, пожалуй, не стоит пока. Без машины Алан не опаснее полевого тушканчика.

Вылив в унитаз остатки вчерашнего кофе – за ночь все же успел остыть, – она принялась готовить новую порцию.

Когда Алан вернется – если вернется, вернее сказать, – кофе ему наверняка захочется.

Она уже всыпала первую ложку в фильтр, когда звук открывающихся ворот на заднем дворе заставил ее резко повернуть к окну голову. Вздох облегчения вырвался из ее груди.

Вернулся. Сам. Целый и невредимый.

Она досыпала порцию кофе в фильтр, уверенная в том, что она еще не успеет включить кофеварку, как откроется дверь и Алан еще с порога примется просить прощения за то, что он снова напился и вел себя с ней как свинья и что он никогда...

Но дверь не открылась.

Включив кофеварку, она направилась к двери черного хода. Что он там так долго возится...

Две минуты спустя бешено забившееся сердце подсказало ей, что с ней случится сейчас, и она поняла, что никак не сможет воспрепятствовать этому.

Открыв глаза, Алекс огляделся по сторонам. Он сидел на скамейке на краю Площади, глядя вслед удалявшейся фигуре Марии Торрес. Мария шла к кладбищу, где – неподалеку от него – находится ее дом.

Память выдала неожиданную ассоциацию: Она похожа на монахиню. На старую монахиню-испанку.

Внезапно он понял – кто-то машет ему со ступеней библиотеки, и хотя он не разобрал, кто именно, но поднял руку и помахал в ответ.

Но как он оказался снова на Площади?

Последнее, что он помнил – он стоял и смотрел на дуб, спрашивая себя, действительно ли приходилось ему играть здесь в детстве.

А сейчас он у здания миссии, в двух кварталах от дуба.

И он устал – как будто шагал в гору мили две, не меньше...

Алекс взглянул на часы. Четверть четвертого. Последний раз, когда он смотрел на них, они показывали половину второго.

Прошло почти два часа, но ничего происходящего за это время память не зафиксировала. Ноги сами вели его домой – мозг же был занят этим странным случаем. Два часа не могут исчезнуть просто так. Но если достаточно долго думать об этом, он наверняка найдет и причину того, почему исчез этот отрезок времени, и вспомнит, что он видел за эти два пропавших часа...

Дверь черного хода хлопнула, и Марш поднял голову, оторвавшись от чтения медицинского журнала. Из кухни появился Алекс.

– Привет! – Марш улыбнулся.

Алекс остановился, затем повернулся к отцу.

– Здравствуй, папа.

– Ну, где ты сегодня был?

– Нигде. – Алекс пожал плечами.

Марш снова улыбнулся.

– Представь себе, но именно там я тоже любил бывать, когда был в твоем возрасте.

Алекс не ответил, и улыбка постепенно исчезла с лица Марша. Не сказав более ни слова, Алекс проследовал по лестнице в свою комнату. Еще несколько месяцев назад, до аварии, Алекс, с искрящимися весельем глазами, принялся бы расспрашивать, где, собственно, находится это "нигде", а потом разговор завел бы их действительно невесть куда – и кончился бы, несомненно, общим дружным хохотом.

Но теперь глаза его были пустыми.

Для Марша именно глаза сына стали символом всех тех перемен, которые произошли с ним – да и с ними – после этой злополучной аварии.

Глаза прежнего Алекса были полны жизни – и настроение сына Марш угадывал по ним в одно мгновение.

Но теперь по его глазам ничего нельзя было угадать. Когда Марш всматривался в них, он видел лишь собственное отражение. При этом, однако, у него не было ощущения, что Алекс пытается от него что-то скрыть. Скорее наоборот – он показывал ему то, во что Марш все еще не отваживался поверить: Алекса как личности больше не существовало.

Глаза, вспомнил Марш, – зеркало души, так говорил кто-то из древних. И если так – значит, души у Алекса тоже больше нет. Нет, этого не может быть, Марш почувствовал, как на лбу выступили капли пота.

Может быть, в ту страшную ночь чувства не обманули Эллен. Может быть, Раймонд Торрес так и не сумел спасти Алекса.

Их сын был мертв. Так, по крайней мере, казалось Маршу.