Всю последнюю неделю или около того отец передвигался по дому шаркая, как глубокий старик. Из-за головокружения и слабости он сделался сварливым. Его дурное настроение отражалось на всех, хозяйство тоже пришло в упадок. Но теперь, вытаскивая лазанью из духовки, отец выглядел бодрым. Он взирал на противень с искренним удовлетворением.

— Какая жалость, что твоя сестра этого не видит, — рокотал он. — Ты только полюбуйся, какая прелесть.

— Очень красиво, — согласилась Пьета.

— На вкус она будет столь же прекрасна, как и на вид.

Пока он раскладывал кушанье по тарелкам, Пьета осведомилась как бы невзначай:

— Пап, Адолората, случайно, не сказала тебе, куда она отправилась?

— Нет, но я подозреваю, она где-то с Иденом, решила немного передохнуть. Может, начал сказываться стресс, связанный с подготовкой к свадьбе, а?

Пьета изобразила удивление.

— Наверное, ты прав, — пробормотала она.

Папа сбрызнул салат оливковым маслом и лимонным соком, а мясные тефтельки поставил на плиту пропитываться соусом.

— Сегодня у нас на ужин два блюда, — объявил он. — Я приготовил нежнейшие маленькие polpette[36], потому что от этой кошмарной больничной стряпни я совсем обессилел. Подумать только, эти бедняжки в больнице вынуждены изо дня в день питаться такой дрянью. Вспоминай о них, Пьета, когда будешь наслаждаться моей прекрасной лазаньей.

Лазанья и впрямь была хороша. Тонкие коржи таяли во рту, а соус бешамель придавал блюду приятный сливочный привкус.

— Бесподобно, — похвалила мама, сумев на сей раз осилить больше, чем обычно.

— Это тяжелое блюдо, но людям оно нравится, — с радостью согласился отец, подкладывая добавки на тарелку Пьете. Она попыталась было отказаться, но он даже слушать ее не стал.

— Молчи и ешь, — приказал он, и она не осмелилась противоречить.

И только когда они принялись за второе блюдо, мама решилась заговорить.

— На днях к нам заходила Гаэтана Де Маттео, — произнесла она так, будто сообщала какую-то пустячную новость.

Пьета в упор посмотрела на мать. Это совсем на нее не похоже: говорить о том, что может огорчить отца.

— Она была здесь? В нашем доме? — растерялся отец.

— Да, именно так, — подтвердила мать, спокойно продолжая есть.

— Но зачем? Что она хотела?

— Она рассказала нам об Изабелле и ее ребенке.

— А! — Отец недовольно хмыкнул. — Моя сестра была глупая девчонка, а теперь она глупая женщина. — Он раздраженно возил тефтелькой по тарелке. Его хорошее настроение как ветром сдуло.

— Но пришла она не за этим, — продолжала мать. — Она пришла к нам с просьбой.

— Гм! — снова хмыкнул отец, делая вид, будто ему все равно.

— Она думает, что пришло время забыть прошлое.

Отец отшвырнул вилку и резко отодвинул от себя тарелку с нетронутой тефтелькой.

— Не надо так, Беппи. Послушай меня, одну минуточку послушай, — по-прежнему спокойно продолжала мать. — Все, что она хочет, это чтобы мы время от времени могли позволить себе купить кусочек пекорино у них в лавке, а они — изредка наведываться к нам в «Маленькую Италию». А случайно столкнувшись в церкви Святого Петра или на улице, не испытывать неловкости.

— Но зачем?

— Затем, что так ведут себя все цивилизованные люди.

— А зачем нам вести себя как цивилизованные люди?

— Ох, Беппи, я знаю, он ранил тебя намного больнее, чем кто-либо, но…

— Stai zitta![37] Я не хочу обсуждать эту тему.

— Не надо затыкать мне рот, Беппи. И пожалуйста, не надо на меня кричать. Настало время положить конец вашей вражде. Никто не говорит, что мы с Джанфранко должны становиться друзьями. Этого никогда не произойдет. И все-таки можно оставаться цивилизованными. Это, по крайней мере, мы можем сделать.

Пьета, не говоря ни слова, переводила взгляд с отца на мать. Теперь, когда она знала все об их прошлом, они казались ей совсем другими — более уязвимыми, менее уверенными в себе.

— Мне кажется, мама права, — решилась наконец она. — Спору нет, он человек ужасный, но почему мы должны вымещать это на его жене и сыне? Мне они показались вполне нормальными.

В ответ папа даже не потрудился хмыкнуть.

— Послушай Пьету, она говорит разумные вещи, — увещевала его мать.

Он с шумом отодвинул стул.

— Ну что ж, отоваривайся у Де Маттео, дочка. Это твои деньги, ты сама их зарабатываешь. Отдавай их ему, если тебе так этого хочется. Но вот что я тебе скажу: ты испортила мне ужин!

Пьета проводила взглядом отца, пулей вылетевшего из кухни.

— Не очень у нас получилось его убедить, — заметила она.

— Другого я и не ожидала. Надо дать ему время. Он столько лет ненавидел Джанфранко, и…

— Он упивается своей ненавистью, так?

— Это неправда. Может, я и рассказала тебе о том, как все произошло, но тебя там не было. Тебе не понять, что он чувствует. И у него достаточно оснований ненавидеть Джанфранко.

Пьета очистила тарелки от объедков и приступила к мытью посуды. Когда она отскребала противень от присохших остатков соуса и теста, ее мысли снова закрутились вокруг привычных проблем. Если папе неприятно даже говорить об Изабелле, что с ним будет, когда она, празднично разодетая, появится на пороге церкви Святого Петра?

Той ночью, когда Пьета, свернувшись калачиком у себя на постели, пыталась уснуть, с нижнего этажа доносились непривычные звуки: родители о чем-то спорили. Они говорили на повышенных тонах, и, хотя слов она не могла разобрать, она слышала, что громче кричала мама.

— Они никогда раньше не спорили, — сонно пробормотала Пьета, закрывая глаза и натягивая на голову одеяло. — Что, черт возьми, творится с этой семьей?

Адолората вернулась домой: чемодан битком набит колбасой и моцареллой из молока буйволиц, тряпки вперемешку с продуктами.

— Мы с Иденом решили махнуть в Рим на предсвадебные каникулы, — объявила она всем. — Когда мы пришли на курсы у Святого Петра, нам сказали, что было бы неплохо перед венчанием съездить на несколько дней в Италию.

Пьета помалкивала до тех пор, пока они не остались одни в швейной мастерской, чтобы проверить, как сидит на Адолорате платье после пяти дней итальянского чревоугодия. Вот тогда-то она и произнесла те слова, которые подготовила заранее, еще только поняв, что задумала сестра.

— Не могу поверить, что ты такая глупая, — прошипела она, помогая сестре облачиться в платье. — Неужели ты не понимаешь, как расстроится папа, когда поймет, что ты его обманула?

— Но Изабелла такая милая, просто прелесть, — оживленно затараторила сестра. — И она потрясающе стряпает. Она приготовила мне знаменитое римское блюдо с маленькими артишоками. Я намерена включить его в наше меню в качестве специального…

— Адолората! — не выдержала Пьета. — Мы можем хотя бы одну минуту поговорить о твоей свадьбе? Ты ее пригласила?

— Ага.

— И она приедет?

— Угу.

Пьета терпеливо застегивала на сестре многочисленные пуговицы, но сама так и кипела от ярости.

— Что ж, в таком случае тебе лучше рассказать обо всем папе. Хоть как-то его предупредить. Не думаю, что он очень этому обрадуется.

— Это моя свадьба и мои проблемы, — беспечно ответила Адолората. — Так что перестань указывать мне, что делать. У меня есть план, понятно?

— Какой план?

Адолората ничего не ответила. Она разглядывала себя в зеркало, поворачиваясь в разные стороны, чтобы полюбоваться на свое отражение.

— Я уж и забыла, какое оно красивое. У тебя и в самом деле талант, ты об этом знаешь? И почему ты по-прежнему работаешь на этого идиота Николаса Роуза, у меня просто в голове не укладывается.

— Знаю, знаю. — Пьета присела за стол для шитья. — Я сама всю неделю задавала себе этот вопрос, потому что, если честно, он меня уже достал. Наверное, мне и вправду следовало бы послать его ко всем чертям.