– Что означает этот сон?

– Об этом меня не спрашивайте. Специалисты сказали бы вам, что все можно истолковать с помощью ассоциаций, которые ведут ко сну (Юнг) или уводят ото сна (Фрейд)… Но вам следует знать, что я не психиатр, я никого не лечу, в том числе и вас, я не истолковываю сны, я просто их продаю. Если вы хотите получить продолжение того сна из будущего, который вам уже частично приснился, если это продолжение нужно вам прямо сейчас, то необходимо заключить новый контракт. В таком случае вам придется оплатить следующие семьдесят одну секунду из вашего будущего, а процедура будет точно такой же, как и была.

– Да мне и в голову бы не пришло продолжать все это. Я считаю, что стала жертвой. И передам дело адвокатам. Да кто вы, в сущности, такой? Торгуете якобы снами, причем на погонные метры, а сами украли вот это золотое яйцо у оперного певца Дистели, когда влезли в его квартиру!

При этих словах мадам Лемпицкой Алекса Клозевиц, он же Сандра, начинает напевать Мусоргского, открывает табакерку-яйцо и из нее пудрит себе нос. Золотое яйцо, в котором Дистели держал нюхательный табак с кокаином, служит Алексе Клозевицу пудреницей.

Маркезина Андросович-Лемпицка применяет средство «antiage» – на основе икры осетровых рыб, и наносит на ногти «умный лак», который меняет цвет, как только у нее подскакивает или падает температура. Подготовившись таким образом, она вместе со своим новым любовником, господином Морисом Эрлангеном, отправляется в Каир. Когда самолет приземляется, ее фиолетовые ногти приобретают цвет белых роз, а господин Эрланген отвозит ее в отель «Mena House». Когда они у себя в номере открывают дверь на террасу, огромная пирамида Хеопса оказывается совсем рядом с их кроватью. До пирамиды цвета красного песка, кажется, можно дотянуться рукой. С запахом пирамиды мешается запах их тел, дамских духов «Addict Dior» и мужских «Dolce&Gabbana».

– Сколько лет этому чудовищу, которое заглядывает к нам под одеяло? – спрашивает Лемпицка.

– На самом деле с пирамиды содрана кожа, и сейчас мы видим только ее мясо. Через миллион ночей после своего рождения она выглядела по-другому. И спустя десять миллионов ночей она все еще не была такого цвета. Потом над ней пронеслось еще несколько сотен миллионов ночей, и тогда, после нескольких приступов старения, она постепенно начала приобретать нынешний вид и цвет. Таким образом, она стареет и седеет.

– Ты меня пугаешь, – говорит мадам Лемпицка. Господин Эрланген обнимает ее, чтобы утешить, и обещает отвести на старый каирский «сук», где пьют обжаренный арабский чай…

Эрланген – неотразимый соблазнитель, и они как безумные целуются среди бедуинов с верблюдами, взгляды которых словно стегают их. По вечерам он шлепает по соскам ее груди и лижет позвоночник, а днем у нее наконец-то есть кто-то, кто прямо на улице, среди коз и корзин с египетскими лепешками, щиплет ее за грудь. В коптской части города господину Эрлангену подают кальян, и он курит через воду ароматизированный табак «Два яблока», пока старуха при помощи палочек красит Лемпицкой глаза в древнеегипетском стиле: теперь они такие, какие были в моде в 1350 году до Рождества Христова, и Лемпицка с ними похожа на бога Ра. Сейчас ее глаза – это восточная и западная область души… Правый представляет Солнце, бровь над ним черная, так же как и черта, обводящая глаз, а веки светло-зеленые. Левый глаз представляет Луну, его бровь и черта вокруг него темно-синего цвета, а веки темно-желтые, как песок. Этот глаз – глаз ночного света…

Закончив работу, старуха говорит:

– Теперь слушай, дитя мое, что скажет тебе старая Зоида. У тебя глаза красного цвета, словно ты богиня. Скажи своему мужчине, чтобы купил тебе красный драгоценный камень, и вставь его в пупок. Богини так носят.

Эрланген восхищен, в первой же ювелирной лавке он покупает рубин, который Лемпицка вставляет себе в пупок. Эрланген берет ее в самых невероятных местах, на людях. В такси, в лифте, в одной из малых пирамид, полумертвую от страха, в мужском туалете Египетского музея, на старом каирском кладбище, где живут живые…

За завтраком Лемпицка говорит своему любовнику:

– И ты, и я в Африке выглядим гораздо лучше, чем в Европе!

– Не верь зеркалам, – отвечает он, – арабские зеркала устроены так, что показывают тебя более стройным, чем на самом деле.

– Неправда. Цветы, известные мне по Европе, здесь огромны, они выше меня, а запах у них в три раза сильнее. В Египте и люди, и ослы, и козы постоянно подвергаются действию благодати фитотерапии и целебных испарений. Здесь в тени март, а на солнце июль…

На старом «суке» они с трудом находят место на улочке, заставленной столиками и стульями, где сидят люди со всех четырех сторон света, смеются одновременно на ста языках и пьют чай. Какой-то бельгиец взбирается на стол и с высоты более двух метров из заварного чайника наливает чай точно в свой стакан, стоящий на тротуаре. Маркезина и Эрланген аплодируют ему, он берет стакан и садится прямо на землю возле их ног. Представляется как Вим Ван де Кебус и спрашивает:

– Вы слышали притчу о траве? Если нет, то я расскажу. Находясь в Каире, нельзя не услышать ее!

Лемпицка, сидя на коленях у Эрлангена с его пальцем в себе, в полудреме пьет обжаренный чай и слушает, что нашептывает бельгиец…

Каир, окружающий Лемпицку и Эрлангена, дышит, вздымая и опуская свою огромную грудную клетку, принимая каждую ночь два миллиона человек и теряя столько же каждым утром. Глаза Лемпицкой подернуты дымкой, они не видят, где север, где юг, что слева, что справа. Март в этих краях – прекраснейший месяц в году, но мадам Лемпицка не знает, какое число, и не смотрит на часы. И так до тех пор, пока однажды ночью здесь, в Каире, не снится ей один сон. Да это и не сон, это продолжение того сна, который она хорошо помнит.

Стоит ей погрузиться в сон, мадам Лемпицка превращается в мальчика, который сидит в своей комнате и прислушивается к таинственным шагам в шкафу. Одним словом, она даже так, во сне, узнает, что этот сон уже когда-то ей снился и что он повторяется. Но в тот момент, когда мальчик от страха старается проснуться, сон продолжается!

В этом продолжении сна мальчик сидит за столом, за спиной у него шкаф, из которого время от времени доносится журчание воды, а в комнату входит Охараска, его двоюродная сестра. Ей четырнадцать лет, он примерно вполовину моложе ее, но, сколько им лет, во сне он не знает. Миновал полдень, время течет, то и дело останавливаясь, как на железнодорожных станциях. Все в доме родителей мальчика наслаждаются послеобеденным отдыхом, а Охараска вносит на подносе стакан малинового сока и миску с манной кашей на молоке. Девочка сварила ее сама, и, прежде чем поставить стакан и миску перед мальчиком, она улыбается широкой улыбкой, полной зубов и языка.

Мальчик хорошо понимает, что означает эта улыбка, и в ужасе кричит: «Нет! Нет! Нет!» – но, словно заколдованный, не может оторваться от стула, на котором сидит.

В этот момент у Лемпицкой, которой снится, что она мальчик, первый раз в жизни происходит эрекция. Тогда Охараска приказывает:

– Ешь!

Мальчик испуганно сует ложку с кашей в рот и запивает ее соком, а Охараска залезает под стол, головой раздвигает ему колени, расстегивает его, берет в рот и начинает сосать, как конфету. Спустя некоторое время он перестает пить то, что пьет, а она начинает пить то, что получает, чтобы пить…

В тот момент, когда из мальчика начинает течь нечто густое и сладкое, сон прерывается, и мадам Лемпицка с криком просыпается.

Впечатление от сна такое, что Лемпицка тормошит спящего Эрлангена и заявляет:

– Я должна немедленно вернуться в Европу.

Он смотрит на нее своим резиновым взглядом и смеется, не говоря ни слова. Наконец целует ее и говорит:

– Красавица моя, мы завтра и так возвращаемся. Отпуск кончился, пора в банк…