— Да вы хоть посмотрите!..

И он посмотрел. Не на сережки, а на ту, что их предлагала. Это было какое-то чудо! Большие синие глаза, аккуратный нос, пухлые вишневые губы. Волосы молодой, прекрасно сложенной женщины были, что называется, цвета воронова крыла, черные, прямые, косо и низко падающие на лоб. Потом он увидел ее высокую грудь…

— Ну что же вы, решили?

— Что?

— Да сережки-то!..

На ладони у нее лежало что-то из белого металла, не слишком похожего на серебро, в середине металлической завитушки зацепилась то ли зеленая, то ли голубая капля, скорее всего из пластмассы, а не из бирюзы.

Буков хотел было встать, но подумал, что так не делается, когда к столику подходят с цветами, шампанским или каким-то иным товаром.

— Зачем же вы… продаете? — спросил он не слишком внятно.

— Зачем?.. — Красавица усмехнулась. — Да для этого сто причин! Денег нет, вот и все!

Выпитое сделало Букова достаточно раскованным.

— Садитесь, посидите немного… с одиноким мужиком.

Она улыбнулась, села, и Буков с опозданием сообразил, что надо было встать и подвинуть ей стул.

— Правда, посижу немного. Устала…

— Что будете пить? — Эту фразу он явно подхватил из какого-то телесериала.

— Ну… — Она пошевелила своими аппетитными губами, которые от этого стали еще пунцовей. — Может быть, коньяка…

— Хороший старт!

— Думаете?..

Официантка не заставила себя долго ждать, подошла.

— Какой у вас коньяк?

— Самый лучший «Белый аист»…

Да, Алупка — не Париж. Тут не закажешь по рюмке коньяка и не выберешь его из десятка сортов.

Буков посмотрел на красавицу, та кивнула.

— Все нормально…

Она, не стесняясь, выпила несколько рюмок коньяка, и Буков, допив свою бутылку, добавил «Аиста». О чем они говорили, он никогда бы не ответил, не вспомнил. Он смотрел на нее и не мог насмотреться.

— Что это вы так смотрите как-то?.. — спросила она несколько жеманно.

— А ты будто не понимаешь? Будто никогда на себя и в зеркало не смотрела?

Он, конечно, понимал, что у такой женщины не может не быть любовника или мужа. Сколько ей — двадцать три, двадцать пять? А имя, каких теперь не бывает, только разве в музее — Марфа!

Она промокнула рот салфеткой и стала подниматься.

— Хороший ты мужик, но мне пора…

— Можно проводить?

— Вроде не поздно еще!.. — усмехнулась Марфа.

Да, времени было часа два, не больше.

— Ну, мало ли… вдруг кто пристанет…

— Ладно, пойдем.

Буков поднялся и сразу взял ее за талию.

— Не здесь!.. — одернула она его не слишком резко. — Какой ты, однако…

Официантка стала копаться в своей книжечке. Буков нетерпеливо сунул ей сто долларов.

— Достаточно?

— Спасибо, спасибо! Заходите еще. Марфу он догнал уже в дверях. Не удержался, обнял за плечи, притиснул к себе.

— Да нельзя же здесь, пусти…

— А машины в Алупке ловятся?

— Да есть тут у меня кое-какая. Подойдя к краю тротуара, она остановилась у прекрасного «жигуленка» — девятки с затемненными задними стеклами. Открыла ему переднюю дверцу и стала обходить машину, чтобы сесть за руль. Что-то сразу кольнуло Букова. «А говорила, денег нет. И двери у машины почему-то не заперты…»

— Садись, садись…

Буков в общем-то понимал, что отсюда срочно надо рвать когти. Но было очень стыдно перед ней испугаться. И он сел.

Какого-нибудь мгновения ему не хватило, чтобы положить руку ей на коленку…

Кто-то сзади приставил к его виску нечто металлическое, холодное.

— Сидеть!..

Марфа тут же вышла из машины. А на ее место сел парень в хромовой, скрипящей, как сапоги, куртке.

По какой-то особой холодности металла Буков понял, что это пистолет, причем не игрушечный, не газовый, не духовой.

«Голову резко в плечи и с разворотом, ребром ладони — уж тут куда попадешь… В морду тоже ничего, но лучше — по горлу. Это левой. А правой, на том же движении, водителю кулаком в висок…» Мысль эта молнией черкнула зигзаг в его мозгу. Он даже успел дернуться и задел кого-то. Но позади него, по-видимому, было двое. Его ударили по затылку чем-то весомым, и он отключился.

Очнулся Буков достаточно быстро — судя по солнцу, которое светило здесь точно так же, как в кафе. Ни цвет его, ни яркость ничуть не изменились. Прошло, по-видимому, минут двадцать. Только теперь лучи солнечные били в маленькое круглое оконце. Он понял, что это иллюминатор. По тесному помещению с деревянной обшивкой стен не трудно было догадаться, что находится он в каюте. Вскоре он почувствовал, что яхта покачивается, и услышал волны.

Он был связан по рукам и ногам и кроме того прикручен проволокой к алюминиевому стулу. Напротив него на таких же стульях сидели двое молодцов — оба очень крепкие ребята с тяжелыми плечами борцов. У одного рожа и вся голова были какими-то серыми, даже сивыми, без затей. Второй, узкоглазый, был, видимо, похитрей.

— Будешь говорить? — спросил Сивый и показал Букову золотой обрубок, который тот продал дантисту.

«Влип! — подумал Буков. — Надо немедленно понять, кто они… Ну и падла зубоврачебная!..»

— Что молчишь-то? — настаивал Сивый. В руке у него появился тоненький прутик, похоже, из акации. Он дотронулся им до живота Букова и сказал:

— Мне показалось, он Марфутку там лапнул…

— Видел!.. — ответил Узкоглазый и с дикой силой саданул кулаком Букову в живот — точно в то место, куда показал прутик. Казалось, кулак его достал до позвоночника. Боль горячей волной вошла во внутренности Букова. А Узкоглазый ударил снова с той же силой и точно в то же место. «Печень оторвут…» — успел подумать Буков, но сказать ничего не мог. Он видел, как изо рта у него идут пузыри…

Сивый легонько хлестнул Узкоглазого прутиком по кулаку и тот сел как ни в чем не бывало. Букову с огромным трудом удалось желудок вернуть на прежнее место и вздохнуть.

— Уже можешь! — обрадовано догадался Сивый. — Говори…

— Ребята! У меня больше нету…

— Мы тебе не ребята… — Сивый дотронулся прутиком до буковской шеи. И Буков сразу догадался, что сейчас будет.

— Честно говорю, пацаны!

— Пацаны? Уже лучше! Знает, как разговаривать.

Узкоглазый, реагирующий не на слова, а на прутик, врезал Букову ребром ладони по шее. Будто электрическим током сразу ударило в голову. Но Буков не вырубился. Узкоглазый бил так, чтобы получалось как можно больнее, и в тоже время жертва оставалась в сознании. У него был определенный талант.

Буков сделал вид, что потерял сознание.

— Врешь! — покачал головой Сивый.

И прутик снова прикоснулся к животу. Буков почувствовал, что сию минуту кишки полезут у него из глотки. Но ведь если рассказать, где золото… останешься голый! Снова удар в живот. Он хотел закричать, что готов сказать, скажет, но не мог выдохнуть из себя ни звука. Дыхательные пути были перекрыты напрочь. Сивый коснулся прутиком руки Узкоглазого. Тот сел. Буков глотнул воздуха.

— Нету у меня, нет… чем хочешь, поклянусь…

Прутик хлестнул его по боку. Тут же Узкоглазый выдвинутыми костяшками пальцев ударил его по ребрам. И не было на свете ничего больней этого удара! Но, оказывается, бывает и больней. Когда двинут в то же самое место в третий раз…

— Не могу! Не могу! Нету-у! — кричал он исступленно, безумно.

— Продолжай, продолжай! — проговорил Сивый нетерпеливо. — Сейчас он колонется!

Узкоглазый кивнул и усмехнулся. И тогда неожиданный приступ необузданной и отчаянной злобы превратил Букова как бы в кусок упругого металла. Он давно уже придумал этот удар и мысленно прорепетировал его. Резко, как можно более резко откинуться назад, а ногами, которые соответственно поднялись — с ужасающей силой в челюсть этому скоту, в подбородок!

И уже падая, ударяясь головой обо что-то металлическое, Буков пожалел о том, что сделал. «Зря это я. Теперь не простят…»

Когда очнулся, голова и шея его страшно болели. И жуткая боль жгла всю его челюсть, рот. Он провел языком по деснам и страх сдавил его сердце: во рту у него почти не осталось зубов. С трудом он повел глазами в сторону и убедился, что Узкоглазого в каюте не было…