— Нет, серьезно, зачем вам этот старый сундук?

— Ну… допустим, хочу показать ему свою душу. Она ведь у меня из чистого золота!

— Тогда вы не по адресу! Галкович занимается только камешками…

— Ларочка! Нет больше сил. Давайте нам завтрак и давайте нам адрес!..

— Так он же живет в конце нашей улицы! — торжественно почему-то выпалила толстуха.

— Как это?..

— Старый он, приехал отдохнуть на даче. Вы, надеюсь, не против, чтобы люди имели дачи?

Старый Галкович сидел у себя во дворе в тени виноградных лоз. Деревянная столешница, деревянные лавки, кувшин красного вина, солонка, чеснок и кирпич ноздреватого серого хлеба. Когда они вошли, старик смотрел через стакан с вином на бледное в молочной дымке солнце.

— Товарищ Галкович! — крикнула через ограду Лариса Евсеевна. — Эти молодые люди живут у меня!

Так и не отпив ни глотка, Галкович поставил стакан рядом с кувшином, посмотрел на Никифорова и Луку. И сразу покачал головой.

— Нет-нет, в Коктебеле я не веду деловых разговоров…

— Это не деловой, — неуверенно проговорил Никифоров.

Галкович внимательно посмотрел на него, кто знает, может быть, узнавая лицо молодого мента, мелькнувшее перед ним лет десять назад.

— Я же вижу, что деловые!.. — Он тяжело поднялся, грузный, старый, бородатый, явно уже хорошо принявший с утра. — Ладно, пройдите…

Вслед за стариком они прошли через комнату, где было мало еврейского и довольно много хохлацкого. Какие-то глиняные горшочки, рушники с петухами…

В маленькой комнате, куда он их привел, были только стол и два полуразвалившихся плетеных кресла. Стол оказался заставленным стеклянными колпачками, какими иногда укрывают старинные часы, лупами разных размеров и необычными, всевозможных форм зеркальцами. В центре стола стояли микроскоп и еще какие-то непонятные приспособления. Да, все говорило о том, что он здесь мало занимался делами.

Галкович опустил себя в кресло. Между ним и гостями оказался стол. Невольно складывалась как бы официальная обстановка.

— Ну, давайте! — проговорил он почти требовательно.

Никифоров нервно выдернул из нагрудного кармана мешочек, положил на стол. Старик вопросительно посмотрел на мешочек и перевел взгляд на Луку и Никифорова.

— Там, внутри… — Никифоров сглотнул подступивший к горлу сухой комок.

— Да уж понимаю, что не снаружи!..

Среди множества металлических приспособлений, лежащих на столе, Галкович выбрал тонкий, как шильце, стерженек, по-видимому, остро отточенный, и за секунду вспорол наметанные Никифоровым нитки. Окинув еще раз взглядом пришельцев, он вытряхнул камень на ладонь.

Долго, очень долго длилось молчание. Взгляды Луки и Никифорова, как и старика, снова были прикованы к сверкающему чуду.

— Азохем вей… — прошептал наконец Галкович. — Но ведь это не страз! — И добавил еще несколько слов на идиш.

Лука и Никифоров, внимательно следившие за действиями Галковича, не сразу смогли понять в чем дело. Плечи старика дрожали, он плакал. Первые слезы растворились где-то в лабиринте морщин возле его глаз. Но потом они покатились по его впалым щекам, скрываясь в окладистой седой бороде.

Лука и Никифоров молчали. Но они начали понимать, что творится с этим человеком. Хотя и не совсем.

Старик провел ладонью по лицу, кое-как утер слезы. Потом положил камень на крохотную кожаную подушечку и накрыл стеклянным колпаком. Достал из стола книгу в старинном, как у Библии, переплете с медными застежками. Лука и Никифоров переглянулись: уж не молиться ли собрался? Но старик торопливо принялся листать свой фолиант и, дойдя до нужной страницы, хлопнул по ней ладонью.

— Вот! — Он кивнул на распахнутую книгу и вздохнул. — Этого быть не может, но это так! «Глаз Аполлона»! Вы когда-нибудь слышали об этом алмазе?

Лука и Никифоров наклонились к книге. На странице был изображен их камень. И они прочитали, что было написано под картинкой. Там было написано, что это шестой по величине из всех известных крупных алмазов, что подтверждало и указанное количество каратов, оказавшихся в нем после обработки. Узнали они и то, что он отличается необыкновенной чистотою и голубизной воды и что принадлежит его Величеству королю Прусскому Вильгельму.

— В четырнадцатом году, в самом начале первой мировой, он исчез из личного сейфа кайзера. И еще тогда его оценивали в два миллиона долларов… не теперешних, деревянных долларов, а тех, вы понимаете?! Но и та огромная цена была несерьезной.

— Сколько же он стоит?.. — тихо спросил Лука.

— Он бесценен!

Камень лежал под колпаком и, казалось, отзывался на чье-то сердцебиение. Не переставая, посылал в пространство кванты драгоценного света.

— Ровно восемьдесят лет, почти век, о нем ничего не было слышно. — Не смея больше дотронуться до бриллианта, Галкович погладил стеклянный колпак. — Но я знал, что он найдется! Еще ни один великий алмаз не был утерян навсегда!..

«Возможно, он пролежал в земле все эти восемьдесят лет…» — подумал Лука. Он начинал понимать, почему алмаз так беспощадно сверкает. Просто он смертельно соскучился по свету!

— Но что же нам с ним делать?.. — Никифоров решительно снял стеклянный колпак и затолкал камень в его темницу. Лука понял его. Гипноз, исходящий от «Глаза», был слишком силен. Никто не мог ручаться за себя, не мог знать, на что был способен в следующую минусу.

— Подождите! — вскрикнул старик. — Дайте еще раз взглянуть…

Никифоров протянул ему мешочек, а другой рукой вынул из-за пазухи пистолет.

— Я и не мечтал, что смогу к тебе прикоснуться! — Старик как бы взвесил камень на ладони, поднес к губам.

— Осторожнее!.. — металлическим голосом проговорил Никифоров. — Извините… — И забрал камень у старика. — Но вы не сказали, что нам с ним делать…

— Нет! — закричал Галкович, тряся головой. — Это не ко мне! Не хочу знать, как он попал к вам, и не знаю, что с ним делать. Вы можете бросить его со скалы в Сердоликовую бухту, можете оставить на память… — В отчаянии он махнул рукой. — Но… это ваш личный Чернобыль, запомните…

Никифоров опустил алмаз в мешочек. Следя за его рукой, старик снова прослезился. А когда пришельцы покинули его, долго сидел неподвижно, думая о камне и о своей жизни. Он-то знал цену этому сгустку земной породы. Знал он и другое. Если человек, посвятивший себя ювелирному искусству, встретился с таким камнем, значит, он прожил жизнь не зря. Галкович был сентиментален и горд от рождения…

Через час старик приказал себе считать, что никакого камня не видел, что это был лишь сон. Потому что ему еще надо было много жить и много заработать. У него еще половина внуков не имела ни своего угла, ни приличной автомашины. А на то, что внукам помогут их родители, то есть его, Галковича, дети, у старика была очень плохая надежда.

— Только уж давай так: решили — все!

— А почему ты, собственно, мне это говоришь?

— Просто вот говорю и все!

— И что это вообще за тон у тебя? — Никифоров неодобрительно дернул головой. — Ты меня в жадности подозреваешь или в том, что мне жизнь недорога?

Лука ничего не ответил. Они вошли в местную мастерскую, где из карадагских камней делали всевозможные безделушки.

— Вот! — кивнул Лука на витрину. — Сам не знаю, чего я ее тогда заприметил…

Он постучал пальцем по стеклу витрины, и продавец с готовностью достал ему пеструю коробочку из яшмы. Шкатулка была довольно мила и опиралась на приземистые узорчатые ножки из мельхиора.

— Ножки сгниют, конечно… — вздохнул Лука. — В принципе это не важно. Главное — крышка закрывается плотно.

Они были как-то излишне разговорчивы, оживлены. И втайне надеялись, что кто-то из них наконец скажет: «Слушай, брось дурака валять!» Ив то же время каждый знал, что это нужно доделать до конца… Они были словно зомби собственного замысла.

— Смотри, Лукаш! Я по дороге кусок медной проволоки прихватил. Обмотаем твою шкатулку для надежности…