И тогда Ита вместо того, чтобы тянуться к затвору, вместо того, чтобы тащить винтовку на себя, изо всей силы толкнула мужчину дулом в грудь. Чтобы он полетел вниз, в ту сверкающую голубизной пропасть. Но мужчина, как видно, предвидя это, резко развернул корпус, молниеносно повернувшись к ней боком, так что ствол вместо груди его протаранил воздух. Мужчина теперь уже совсем хладнокровно дернул винтовку, и она оказалась в его руках. Машинально руки его передернули затвор.

— Стоять! Больше я не шучу…

Это был, собственно, ее конец. Без винтовки она становилась просто манекеном, подзаборной блядищей — с одышкой и тремором в пальцах.

Никифоров, понятно, стрелять не собирался. В кого, в эту растерянную бабу, которая теперь вообще безоружна? Он уже соображал, как ее отсюда спускать. Она вроде не в себе, вроде вид какой-то полуобморочный. Можно, конечно, ее и тут бросить… Но он не сомневался, эта полуобморочная скатит ему камень на голову, как только начнет он спускаться сам. Пожалуй, надо Букова к этому делу привлечь, пусть сам с ней разбирается…

А Буков в это время там, глубоко внизу, все еще крался за Лукой. Лука же остановился перед чудовищным исполином — Чертовым пальцем — и стоял, как лунатик, едва заметно покачиваясь.

И вдруг ее осенило! У нее ведь еще осталось оружие. Да еще какое — живущая в ней зараза, ее бесценный СПИД! Это же совсем нетрудно — рвануться, прыгнуть кошкой и укусить. И он сразу станет ее братом, островком в бесконечном Архипелаге.

Ита смогла даже улыбнуться, посмотрев на его лицо. Напружинилась и метнула себя вперед.

Она могла бы укусить его за руку, пусть даже за ногу — разницы нет. Но ей хотелось непременно впиться ему в лицо или в шею!

Руку или ногу Никифоров, пожалуй, и не стал бы защищать с такой суровой тщательностью. Но увидев почти распластавшееся в воздухе тело, он угнулся, присел, и оскаленные зубы пролетели мимо его лица. А вместе с ними и все, что до сих пор называлось Итой Норман.

Осторожно приблизившись к кромке, Никифоров глянул в пропасть. Стремительно удаляясь, как в Космосе, вниз улетало что-то похожее на огромную куклу. Так же безвольно болтались руки и ноги. И ни звука! А говорят, когда падают, безумно кричат…

Из головы Иты в один миг вылетели все русские слова. И от родного языка она уже начала отвыкать… В следующий миг Ита ударилась левой ногой о выступ скалы. Раздался страшный хруст, слышала который, впрочем, только она одна. Нога ее завернулась так далеко назад, что ударила по спине, между лопаток. И вместе с болью от такого зверского перелома Ита испытывала странное удивление: разве так бывает, чтобы собственной ногой по своей спине?..

И это было последним, что могла ощутить Ита, о чем могла подумать. Плашмя, всем телом она упала на блестящую, точно паркет, гладь воды. Смерть наступила мгновенно…

Ее никто не искал. Но если бы даже искали, то никогда не нашли бы. Останками Иты Норман распорядилась стая мелких черноморских акул-катранов. Живым людям они не опасны. Но мертвецов едят с удовольствием! И Ита Норман, в свою очередь, не была опасна для катранов, которые не подвержены СПИДу.

Звук падения тела успел долететь до Луки и подглядывающего за ним Букова. Но значение этого звука до них еще не дошло, когда раздался властный голос Никифорова:

— Капитан! Ты под прицелом! Стоять!

В ту же секунду грянул выстрел, и на голову Букову упала срезанная пулей ветка орешника. Буков окаменел. А Луке, стоявшему совсем близко, показалось, что с него сбегают густые и тяжелые, как ртуть, ручьи. Он чувствовал их, эти ручьи, под рубашкой и джинсами. Это напряжение выходило из него, и вместе со слабостью наступала невероятная легкость. Но слабость была сильнее, он едва стоял на ногах…

— Капитан! — снова прокричал Никифоров. — Второй выстрел — в тебя. Лука, возьми у него оружие!..

Давать команды с такого огромного расстояния — дело непростое, и Никифорову пришлось по-настоящему выкладываться.

— Лучков, внимание! Подойди к нему сзади!.. Буков, помни, ты на мушке… Можешь, конечно, рискнуть, но не советую! Лука, пошел! За пазуху и под мышку — там кобура!

— Я плохо себя чувствую, Петрович! Лука проговорил или прокричал это, понятно, негромко, но Никифоров смог услышать его.

— Соберись… твою мать!..

— Не смогу… не смогу-у-у!

«Эх, мать твою за ногу! — сплюнул Никифоров. — Трупов наделать смог, а тут…» Но в дискуссии вступать было некогда.

— Буков, слушай команду! Вынуть пистолет, держа его за дуло! Слежу в оптический прицел, стреляю без предупреждения!..

Никифоров выстрелил бы, не раздумывая. Ведь он рисковал Лукой. Буков понял это. Сначала у него была надежда — крутануть не большой эксперимент. Не решился. Вынул пистолет, как было приказано.

— Бросай его как можно дальше! В море! Кинешь близко — стреляю!..

Когда выполнили его команду, Никифоров понял, что погорячился. Пистолет, пожалуй, можно было бросить под ноги Луке. Все, теперь было поздно…

— Лукаш, сбрасывай к такой-то матери рюкзак! Иди ко мне!..

— Петрович! Здесь где-то… оно… Чувст-вую-у-у!

— Уходи, тебе говорят!

— Понимаешь, чую! Чую…

— Потом, все потом! Иди ко мне! Буков! Лечь, руки в стороны!.. Раз, два…

В запарке он, конечно, забыл сказать, что будет считать до трех. Но Буков лег на землю, раскинул руки. Никифоров тоже присел, повел плечами. На любое подозрительное движение он бы наверняка сумел среагировать. Поэтому спокойно сидел и смотрел на маленькую фигурку, распластавшуюся на мокрых от росы камнях. Только теперь до него начинало доходить, что все уже позади. Буков? Он ему не нужен. А когда противник не нужен, его надо убить — так учил Афган, где пленных брали в основном лишь на страницах газет.

Никифоров приник на несколько секунд к винтовочной оптике. Но не для того, чтобы стрелять. Он знал, что не сделает этого. Здесь все-таки не Афган. Да и он уже далеко не «афганец»… Он просто рассматривал Букова — проступившую седину на голове, крепкую, мускулистую шею, хорошие плечи. Классический работник органов. Сейчас он лежал, прижатый к земле таким же работником. Дожила Россия-матушка!

Прошло около часа.

— Петрович!..

— Так… теперь слушай, Лукаш, — Никифоров говорил негромко, надрывать голос уже не было необходимости. — Беги домой, собирайся к Наталье с Нелькой…

— Да не могу, не могу я!

— Не понял!

— Я сейчас только на одно способен — точно показать тебе место. Но это гарантирую…

— О, Господи!

— Я все равно болеть буду долго. Так хотя бы давай уж меня используем… в мирных целях!

Никифоров был в большом смятении. Но уходить от клада (если реальность его не рождена в горячечном мозгу Луки) ему не хотелось.

— Эй, Буков! Свободен! Можешь идти по своим делам, но… больше не встревай на дороге!..

Никифоров выстрелил. Известковое облачко вспыхнуло на полметра выше буковской головы. Буков продолжал лежать. А Никифоров, подойдя к краю площадки, бросил винтовку в пропасть — вслед за хозяйкой. Не нужны были ему такие трофеи. Хотя оружие было прекрасно, и оптика отменна, цейсовская скорее всего…

Буков пролежал неподвижно еще минут пять, каждую секунду ожидая выстрела и на деясь, что его все-таки не будет. Он еще не знал, что седых волос на его затылке изрядно прибавилось. Наконец решил подняться. Огляделся. Вокруг не было никого. И вершина горы, где еще недавно стоял Никифоров, была безлюдна.

Буков побежал, машинально, конечно, не отдавая себе отчета. И на ходу стал соображать, что к чему. Первое — Ита. Он без труда понял, что с нею было покончено. Что же теперь делать ему? Бежать, скрываться? Не-ет… Следить — вот что ему надо. Снова навести бандюг на след Лучкова. Они сейчас с Никифоровым, конечно, попробуют смыться. Правильно — самое время. Враг, считай, разгромлен, препятствий больше особых нет. И поэтому ему надо спешить. Надо ухватить хоть какие-то их концы. Он найдет, он не таких находил. А иначе его просто убьют… И деваться ему некуда. Он весь на виду, как говорится, высвечен. Круг его обитания ограничен: родное отделение да родная берлога в хрущевских хоромах. Его даже искать не надо. Просто вынул, как редиску из грядки, и разжевал.