— Время пришло, — шепчет Жиль де Рэ.

— Ты сумасшедший, — наконец выговаривает вампир. Ярость, жалость, смущение… так много человеческих чувств. Это было бы так просто: утолить голод и выпить этого человека. Не задумываясь о последствиях. Но теперь он понимает, что эта встреча — критический узел его судьбы. Теперь он знает, что должен сказать. — То, что ты описал, это действительно впечатляет. Но в тебе нет величия, чтобы вместить это великое зло. Ты ничтожный человек. Жиль. Ничтожный и жалкий. Я от тебя отрекаюсь. Завтра ты не сгоришь заживо на костре. Ты отречешься и согласишься, чтобы палач тебя задушил. Они сочтут это чудом, что грешник раскаялся и спас свою душу. Но мы с тобой знаем правду. Твое спасение происходит от трусости. Теперь я понимаю. Ты сам запер себя в тюрьму своей непомерной гордыни. И твое «великое зло» — это лишь надпись на стене одиночной камеры… тщеславные слова, за которыми ты скрываешь свою мелочность и ничтожность. Ты развращал невинных и убивал беззащитных, Синяя Борода, но ты не тот человек, который достоин еще живым попасть в ад.

— Я люблю тебя! — кричит Синяя Борода.

— Тебе не хватит на это смелости. Ты пустой, в тебе нет ничего. Ты никто. Жалкий безумец. Ты меня любил, это правда. Но мне нечего тебе дать. Только это поддельное спасение. — Он умолкает. Ему больше нечего сказать.

Но Синяя Борода плачет.

— Ты все у меня отобрал! — кричит он. — Ужас и красоту моего видения! — Слезы текут по щекам этого чудовища в человеческом обличье. Все его тело сотрясается от рыданий.

Мальчик-вампир стоит и смотрит. Смотрит долго. Почему этот безумец плачет? Неужели отказ Жено вернул этому человеку рассудок? А если так… то не взял ли вампир чужое безумие на себя, как когда-то Иисус взял на себя все грехи мира?

Жено легонько касается плеча барона. И тут же отдергивает руку. Что он сейчас почувствовал… жалость? Неужели действительно жалость? Если безумие проявляет себя в человеке зверской жестокостью, возможно такое, чтобы в вампире — темном зеркале и отражении человека — оно проявлялось сочувствием?! Он снова пытается заговорить, но язык не ворочается во рту. Он как будто налит свинцом.

Похоже, теперь Синяя Борода вспоминает в бреду отрывки из своего прошлого.

— Раньше, — говорит он, обращаясь скорее к себе самому, — вокруг меня не было этой тьмы. Я помню, как Жанна д’Арк вела нас на Орлеан. Она была впереди атаки. Жалко, тебя там не было и ты не видел! Тебе бы понравилось, как сверкает оружие, когда — подобно серебряной рыбине — воин в латах на миг выпрыгивает из реки человеческой плоти и льющейся крови! Она повела нас в атаку, и я бросился следом за ней. В самое пекло. Солнце светило мне прямо в глаза. Оно обжигало… когда ее жгли на костре, свет ослеплял… с ней говорили святая Катерина и святая Маргарита, ты знаешь? Но нет… голоса, которые с ней говорили… это ей только чудилось. Она была сумасшедшая! Сумасшедшая! Иначе они бы ее не оставили. О этот слепящий свет… и я бросился следом за ней в безумие. Ослепленный! Ослепший! Как же она ослепляла! Но она сгорела. И в мире не осталось света. И мне пришлось выбрать путь тьмы. Но теперь безумие прошло… ко мне вернулся рассудок. Зачем ты пришел, ангел тьмы? Чтобы отобрать у меня мои последние иллюзии?! А ты… тьма рассеялась перед тобой… тьма отступила, теперь ты серый.

Мальчик-вампир по имени Жено не умеет плакать. Не может плакать. Но он в первый раз понимает, как это страшно и жалко — быть человеком. Он зрит в самую темную сердцевину мира живых и понимает, что это и его мир тоже. Тысячу лет назад он отказался от своей человеческой сущности, когда расстался со своей душой в огне умирающего города, но сейчас…

Он наконец понимает. Мы действительно очень похожи. И мне тоже хочется стать таким, как он. Я ему просто завидую! Он — человек, который хотел стать чудовищем. А я — чудовище, которое хочет быть человеком…

Потому что даже этот безумец — даже этот злодей, который насиловал детей до смерти и разрезал их тела на куски, себе «на сувениры», — способен плакать. В то время как мальчик-вампир, у которого есть целая вечность, в которой он отражается, словно в зеркале, не может плакать… как не могут плакать горы, и леса, и ветра, и долгие темные ночи.

И вот теперь — в момент, когда он осознал себя до конца — его обступают деревья вечного леса, и мать-темнота наконец принимает его в объятия.

— Вот она, — сказал Тимми, — темная сердцевина нашей истории.

Карла не нашла в себе сил посмотреть ему в глаза.

— То есть я должна тебя вылечить от сочувствия? — спросила она.

— Мне кажется, клятва Гиппократа не предполагает помощь таким чудовищам, как я, — с горечью отозвался Тимми. Но погоди. Тут есть еще одна тайна. Насчет тебя и Стивена Майлса.

— По крайней мере, — сказала Карла как бы между прочим, стараясь снять напряжение, — твоя история дает разгадку одной из величайших тайн в истории прикладной психопатологии. Ученые до сих пор спорят, почему Синяя Борода подписал отречение. В свете типичных случаев, с которыми работает современная психология, это казалось настолько не в его характере… — Она отвернулась от Тимми и посмотрела в окно. Сосны на склоне горы дрожали под ветром. Опавшие листья носились в воздухе, переливаясь всеми оттенками желтого, красного, бурого, алого, золотого, багряного, бронзового, охряного и цвета жженой умбры. — Это тайна огня, верно? — прошептала она. — Даже небо сегодня как будто в огне.

— В Древней Персии поклонялись огню, — задумчиво проговорил Тимми. — И уже очень скоро они придут со своими распятиями и, может быть, даже оружием посерьезней.

— Как тот бронзовый идол? — спросила Карла. — Кстати, а в чем была его сила?

— Это связано с огнем. В конце концов ты поймешь. Но сначала они придут. И мы встретим их здесь, в этом доме.

— А что будет с городом?

— Объективная реальность отразит субъективную истину.

— Та есть ты собираешься допустить, чтобы жители Узла стали вампирами…

— Скоро придет зима. А с ней — великие перемены. Перед рассветом ночь самая темная, но из этой темноты рождается новый день. Так и пламя родится из смерти и холода.

— И что теперь?

— Осталась последняя дверь. Карла. Я знаю, ты хочешь ее открыть, но если ты возьмешь ключ, дороги назад не будет… ты понимаешь?

— Мне как-то приснился сон. Про последнюю дверь. Но в том сне ключ был у Стивена. Стивен был в обличье оперного герцога Синяя Борода.

— Не важно. Ты хочешь, чтобы я отпер последнюю дверь?

— Я не знаю!

— Отвернись от окна, Карла Рубенс. Посмотри на меня. Не отталкивай меня.

Она медленно обернулась и увидела Тимми, одетого в белые джинсы и белую, тенниску. Он был похож на светлого ангела смерти. Он протянул к ней руки, и когда их руки соприкоснулись, она поняла, что хочет его. Как женщина хочет мужчину. Они поцеловались. Всего один раз. Сдержанно и целомудренно. И она поняла, что уже не боится.

Дикий мальчишка выбежал из леса… за ним опять устроили охоту. Вчера его вытащили — нагого, ошеломленного, ничего не понимающего — из постели из листьев крапивы. Он зарычал, когда его вытолкнули на свет. Закрыл глаза от яркого солнца, вырвался, побежал… они со смехом бросились вдогонку, поймали, посадили в клетку и отвезли в деревню. Его выставили напоказ на площади, как какого-то диковинного зверя. Он весь день просидел с закрытыми глазами. Он не понимал, почему солнце не сжигает его живьем. Ночью он стал сильнее. Он перегрыз деревянные прутья и вернулся в лес. Но его снова выследили.

И поймали. И опять посадили в клетку и привезли в деревню. Развалины замка… крестьяне называют его Тифуже. Проходя мимо развалин, они осеняют себя крестным знамением. Что-то шевелится в памяти одичавшего мальчика. Смутное воспоминание вековой давности. За обвалившимися стенами, заросшими мхом, начинается деревня. Базарная площадь. Весь день они ходят смотреть на него. Тупо таращат глаза, тычут пальцами. Он сидит неподвижно, зажмурив глаза. Ближе к вечеру они теряют в нему интерес. Гул на базарной площади нарастает. Постепенно их речь вновь обретает для мальчика смысл, и он понимает, что сегодня здесь будет забава. Сожгут какую-то ведьму. В памяти снова всплывает картина… мужчина горит на костре… городская площадь.