— Все очень просто, — сказала Мьюриел. — Я всю жизнь занимаюсь магией, только это не магия, а шарлатанство. Только раз у меня получилось что-то настоящее… на том ритуале в Святой Сесилии, шестьдесят лет назад. И прежде чем я умру, я хочу получить подтверждение. Я хочу колдовать. По-настоящему. Хочу быть настоящей ведьмой.

Стивен невольно поморщился.

— Меня интересует только убийство, — сказал сэр Фрэнсис Локк. — Я уже слишком стар, чтобы это скрывать. Я хочу уничтожить его раз и навсегда — это существо, которое не дает мне покоя всю жизнь.

— У меня тоже все просто, — сказал Пратна. — Мой сад наслаждений не принес мне желанного наслаждения. Я пресыщен, Фрэнсис, предельно пресыщен! Меня ничто уже не возбуждает. Но когда я думаю о вампире… о существе, которое мертвое, и тем не менее оно движется, мыслит, симулирует жизнь… все пронизанное темной чувственностью, жестокое, равнодушное…

— Да ты извращенец, друг мой, — весело рассмеялась Мьюриел.

— А ты, Майлс? — спросил Пратна. — Что ты нам скажешь? Все они повернулись к нему, как три стервятника. Он знал, что он должен сказать.

Последняя песня в программе: «Вампирский Узел». Карла пришла на концерт в первый раз.

Вся сцена погружена в темноту, группы не видно. Единственный луч света направлен на Тимми.

Едва он запел, по залу промчался гул приглушенных голосов. Как плеск моря тихой безветренной ночью. Она внимательно наблюдает за ним. Гул голосов затихает. Это почти как чудо — тишина в зале на несколько тысяч зрителей. И в тишине звучит песня, и каждый образ из песни разворачивается в другой, еще более странный образ, как в китайской головоломке.

Она наблюдает за ним. На миг зрение туманится, и она видит пуму, которая прыгает с камня на камень по голой скале — как будто в замедленной съемке. Интересно, а кто-нибудь еще это видел? На миг, когда он застыл перед микрофоном в паузе между куплетами песни, он показался ей самым красивым и совершенным существом на свете. В этом была его магия. Лишь воплотившийся архетип обладает таким магическим обаянием. Простой человек так не может… Теперь она поверила в него до конца.

Ей показалось, что взгляды их встретились.

— Но… он же плачет! — шепнула она Марии, которая сидела рядом с ней.

— Он не может плакать. Он мертвый. Неужели вы не понимаете?

Но Карла подумала: а ведь вполне может быть, что со временем он сумел снова стать… человечным. Он воплощал себя на протяжении двух тысяч лет, а две тысячи лет — срок немалый…

Ей вспомнились его слова, которые он сказал при их первой встрече прошлой весной в Нью-Йорке: Но возможно такое, чтобы подвергнуть анализу сам архетип?

Ответ должен быть однозначным: нет.

Но если все-таки допустить, что архетип можно подвергнуть анализу, тогда, может быть, и вампир может плакать. И если архетип может стать более человечным, тогда, может быть, и человек может стать…

Она вдруг поняла, к чему все это ведет. И ей было невыносимо об этом думать. Надо было закрыться, бежать… спасаться, пока не поздно. Да, пора с этим заканчивать.

— Мария, я хочу отказаться, пока не поздно, — выпалила она. — Вы понимаете, правда? Я только сейчас поняла, что будет, если я буду и дальше…

— Как хотите, — сказала Мария. Но Карла увидела, что она ей не верит.

И Стивен сказал:

— Я хочу сжечь весь мир.

Я спросила:

— И что эта бойня у тебя на чердаке?

Он сказал:

— Скоро мы переезжаем в Узел.

— Это что-то меняет?

— Не знаю.

— Когда ты пытаешься что-то вспомнить, что ты видишь?

— Огонь.

— А что за огнем?

— Лес.

— А в лесу?

— Черный замок.

— А за лесом?

— Огонь.

Комната с зеркалами раздвинулась, так что теперь там помещается больше игрушечных железнодорожных путей. За холмом он поставил забор из колючей проволоки и какую-то фабрику.

Лес снится мне каждую ночь. И с каждым разом сон становится все живее и ярче.

Я сказала Марии, что не буду работать с Тимми, что я хочу отказаться, пока не поздно. Но мы обе знаем, что уже поздно.

Каждую ночь мне снится лес. Утром я проснулась и потеряла дар речи.

Я поднялась на чердак, чтобы найти старую комнату Лайзы с соленым ветром и бесчисленными телевизорами. Но я ее не нашла.

Я задала ему такой вопрос: Тимми, существует такая теория… среди исследователей библейских текстов… насчет сотворения мира… что современные палеонтологические изыскания вовсе не опровергают, что Бог сотворил наш мир за шесть дней. Что палеонтология — это вообще от лукавого. Ее придумали специально, чтобы нас искушать. Если Адам, первый человек, был сотворен по образу и подобию Бога, значит, он был совершенным. А раз он был совершенным, то у него должен был быть пупок. Но с точки зрения биологической необходимости пупок ему был не нужен. Понимаешь, о чем я? Вот так и Земля… геологические пласты, кости и окаменелости… И ты сам, со своим прошлым… может быть, ты существуешь всего год-два, но тебя наделили памятью о прошлом, чтобы ты был совершенным вампиром? Может быть, твое прошлое — просто иллюзия?

— Ты сама веришь в эту теорию?

— Нет. Я считаю, что это всего лишь теологическая казуистика.

— Ну вот.

Я видела сон наяву. То есть я не спала, но мне был сон. Или греза. Сдвиг в ощущениях. Я чувствовала этот лес. Сырую мягкую землю под лапами, колючую траву, сладкий звериный запах — дурманящий, дикий.

— Ты его чувствуешь, он для тебя настоящий, — сказал мне Тимми. — Ты действительно его чувствуешь. Мы с тобой одной крови.

— Как такое возможно?

Но я вспомнила, что я видела, как он плачет, хотя вампиры не плачут.

…листья шелестят под печальным горным ветром… и каждый лист пахнет по-своему, но все — чуть с горчинкой… сухие, мертвые, они опадают с ветвей и я втаптываю их в жидкую грязь… а потом я проснулась. Очнулась.

Он нажал на кнопку на контрольной панели, и один из игрушечных поездов — какой-то немецкий поезд времен Второй мировой войны, — проехал по тоннелю. Он спросил:

— Если ты думаешь, что тебе все это снится, то почему в этом сне тебе снятся сны?

Я боролась с собой и с ним. С собой — чтобы изгнать свою грезу о лесе в какой-нибудь дальний уголок сознания. С ним — чтобы не выпустить из-под контроля сеанс.

— Здесь я психолог, — сказала я, уже почти и не веря в это. — Расскажи мне про этот огонь, который ты сейчас видишь, Тимми.

Он сказал:

— Это сжигают тела. Как раз тогда я и встретился с Руди впервые. — Он указал на забор из колючей проволоки. Над забором он поставил сторожевую вышку, а чуть подальше — маленький деревянный домик. Один из тех, которые обозначали летний лагерь в лесу. Тимми просто взял его и перенес на другую сторону горы. — Знаешь, что это такое?

И вот тогда я поняла, как много нам еще предстоит сделать.

Поначалу он сознает лишь тьму и всепоглощающий запах. Даже два: резкий больничный химический запах и вонь от сжигаемых трупов. Воздух тяжелый, такой тяжелый… Он не может пошевелиться. Он снова умер.

Мертвые. Они везде — мертвые. В темноте. Ему удается пошевелить рукой. Глухой стук. Один из горящих трупов упал на другой. Он пытается сесть. Он заключен в застывших объятиях мертвеца. Мертвых рук не разжать. Мертвец обхватил его, как паук. Не шевельнуться, не сдвинуться.

Темнота для него — не добрая. Для него она не такая, как для живых. Для него она не скрывает уродства мира теплым и мягким покровом невидимости. Она не скрывает лица мертвецов. Мальчик проклят способностью видеть во тьме.