Углубившись в лес, экипаж натужно двигался вперед. Казалось, он никогда не доберется до станции, а несчастьям Пиппы не будет конца.

Неподалеку от охотничьей хижины им пришлось преодолевать неприятный подъем, дорогу, и без того все время плохую, в этом месте поджал шиповник, он царапал краску на стенках экипажа. Растения тянули им вслед ветвистые лапы, и было видно, что этот год не стал для них годом истинного цветения — одни увяли, другие так и не распустились. Где-то красота все же торжествовала победу, но было в этом торжестве некое отчаяние — так, светлый промельк в мире тьмы. Морис переводил взгляд с одного растения на другое, и хотя цветы не интересовали его в принципе, постигшая их неудача вызывала у него раздражение. Какое уж тут совершенство! На одном побеге все цветы словно опрокинулись, другой пожирали гусеницы, третий теснили кусты орешника. До чего же безразлична природа! И до чего бестолкова! Он даже высунулся из окна, вглядываясь в заросли — ну хоть один полноценный цветок попадется? — и обнаружил, что смотрит прямо в молодые ярко-карие глаза.

— Господи, тут снова этот егерь.

— Не может быть, откуда ему взяться? Он же остался у дома.

— Бегом вполне мог бы нас догнать.

— Но зачем?

— Действительно, зачем? — повторил Морис, потом откинул задник повозки и уставился на розовые кусты, которые уже затягивала легкая дымка.

— Так это был он?

— Не знаю.

Его спутник сразу возобновил свою повесть и говорил почти без умолку до самого Ватерлоо, где они расстались.

В такси Морис еще раз прочитал составленную им бумагу и поморщился — как-то чересчур откровенно. Он, не способный довериться Джоуитту, отдавал себя в руки шарлатана. Несмотря на уверения Рисли, слово «гипноз» наводило его на мысли о спиритических сеансах и шантаже, и он не раз хмыкал по поводу этого явления, укрывшись газетой. Может быть, бросить эту затею, пока не поздно?

Но внешний вид дома его успокоил. Когда на звонок открылась дверь, он увидел на лестнице маленьких Ласкеров Джонсов, очаровательные дети резвились и, приняв его за «дядю Питера», повисли у него на руках. Ему предложили пройти в комнату ожидания, дали почитать «Панч» и закрыли за ним дверь — все как у любого другого доктора. Он готов отдаться своей судьбе. Ему нужна женщина — утвердить статус в обществе, унять похоть и произвести детей. Он не рассчитывал получить от этой женщины радость в жизни — в худшем случае на такую роль сгодился бы Дики, — ибо за долгое время борьбы забыл, что такое любовь, и, отдавая себя в руки мистера Ласкера Джонса, искал отнюдь не счастья, а отдохновения.

Когда этот джентльмен появился, у Мориса еще больше отлегло от сердца — ученого мужа высокого пошиба он представлял себе именно так. Пожелтевший пергамент кожи, застывшее лицо… он принял Мориса в большой комнате с голыми стенами, усевшись за шведским бюро.

— Мистер Холл? — спросил он и протянул бескровную руку. В голосе слышался легкий американский акцент. — Ну-с, мистер Холл, чем могу помочь?

Морис тоже погрузился в пелену отрешенности. Казалось, они собираются обсуждать кого-то третьего.

— Здесь все написано, — сказал он и достал приготовленный текст. — Я уже обращался к доктору, но он не смог ничего сделать. Не знаю, сможете ли вы.

Доктор внимательно ознакомился с текстом.

— Надеюсь, я обратился по адресу?

— Вполне, мистер Холл. Три четверти моих пациентов — именно ваш тип. Вы написали это недавно?

— Вчера вечером.

— Здесь все точно?

— По естественным причинам я слегка изменил фамилии и названия мест.

Похоже, ничего естественного мистер Ласкер Джонс в этом не увидел. Он задал несколько вопросов о «мистере Камберленде» — таким псевдонимом Морис наградил Клайва, — пожелал узнать, сколь завершенным был их союз. В его устах этот вопрос прозвучал совершенно безобидно. Он не хвалил Мориса, не обвинял, не жалел, оставил без внимания внезапную вспышку — дескать, ему плевать на общество. И хотя Морис жаждал сочувствия — он не слышал и слова сочувствия за весь год, — тем не менее был рад, что такового не последовало, ибо тогда визит его, скорее всего, лишился бы смысла.

— Как же называется мой недуг? — спросил он. — У него есть название?

— Врожденная гомосексуальность.

— До какой степени «врожденная»? Можно ли что-нибудь сделать?

— Конечно, если согласитесь.

— Вообще к гипнозу я отношусь со старомодным предубеждением.

— Возможно, мистер Холл, после того, как я постараюсь что-то сделать, ваше предубеждение останется при вас. Обещать вам исцеление я не могу. Я уже говорил: таких пациентов, как вы, у меня семьдесят пять процентов, но лишь в половине случаев я добиваюсь успеха.

Эти слова добавили Морису уверенности, шарлатан такого признания не сделал бы.

— Давайте попробуем, что нам терять? — предложил он с улыбкой. — Что мне надо делать?

— Оставаться на месте. Попытаюсь определить, глубоко ли в вас укоренилось это состояние. Потом — если захотите — навестите меня, будем проводить сеансы регулярно. Мистер Холл! Сейчас я постараюсь вас загипнотизировать, и если получится, вы услышите мои внушения, они — надо надеяться — останутся с вами и будут помогать вам, когда вы проснетесь. Сопротивляться не нужно.

— Что ж, валяйте.

Мистер Ласкер Джонс вышел из-за бюро и небрежно уселся на ручку его кресла. Морис представил, что он на приеме у зубного врача, сейчас ему будут выдергивать зуб. Какое-то время ничего не происходило, потом взгляд его поймал пятно света на металлической решетке, остальная часть комнаты погасла. Он видел то, на что смотрел, но почти ничего более, слышал голос доктора и свой собственный. Видимо, он погружался в состояние гипноза, и это достижение радовало его.

— По-моему, вы еще не отключились.

— Нет, пока нет.

Доктор сделал еще несколько пассов.

— А сейчас?

— Кажется, уже близко.

— Совсем близко?

Без особой уверенности Морис согласился.

— Итак, вы почти отключились, ответьте: вам нравится мой кабинет?

— Вполне.

— Тут не слишком темно?

— Темновато.

— Но картину видите?

На стене напротив Морис увидел картину, хотя и знал — никакой картины там нет.

— Посмотрите на нее, мистер Холл. Подойдите ближе. Не споткнитесь, тут между коврами — разрыв.

— Широкий?

— Можно перепрыгнуть.

Морис тут же заметил разрыв и подпрыгнул — кажется, без особой надобности.

— Восхитительно… так, что изображено на картине и кто?

— Кто изображен…

— Эдна Мей.

— Мистер Эдна Мей.

— Нет, мистер Холл, мисс Эдна Мей.

— Это мистер Эдна Мей.

— Красивая женщина, правда?

— Я хочу домой, к маме.

Доктор засмеялся, за ним и Морис.

— Мисс Эдна Мей не просто красивая женщина, она еще и привлекательная.

— Меня она не привлекает, — сварливо заметил Морис.

— Мистер Холл, где ваша галантность? Посмотрите, это же чудо, а не волосы.

— Я предпочитаю короткие.

— Почему?

— Их можно погладить. — Внезапно он заплакал. И очнулся. Щеки были влажны от слез, но он совершенно пришел в себя и сразу заговорил: — Когда вы меня разбудили, я видел сон. Надо вам рассказать. Я словно видел лицо, и голос сказал: «Это твой друг». Что вы об этом думаете? Это лицо является мне часто… не знаю, как лучше объяснить… оно словно идет ко мне сквозь сон, но никогда не доходит.

— А сейчас приблизилось?

— Да, вплотную. Это плохой знак?

— Нет, что вы. Кстати, вы вполне поддаетесь внушению — я заставил вас увидеть картину на стене.

Морис кивнул: верно, а он уже забыл. Наступила пауза. Он достал две гинеи и попросил назначить второй сеанс. Они договорились созвониться на следующей неделе, а пока, посоветовал мистер Ласкер Джонс, лучше ему побыть там, откуда он приехал, — в сельской тиши.

Морис не сомневался: Клайв и Энн с удовольствием примут его, их влияние будет благотворным. Пендж для него был подобен рвотному средству. Он помогал ему отторгнуть чашу с ядовитым зельем, которое казалось таким сладким, излечивал от нежности, освобождал от любви к ближнему. Что ж, он вернется назад: пошлет друзьям телеграмму и успеет на дневной экспресс.