Вашти в это время читала лекцию; ее предыдущие высказывания сопровождались аплодисментами, но постепенно слушатели затихли, а когда она кончила, последовало полное молчание. Немного недовольная, Вашти вызвала знакомого — специалиста по отзывчивости; в ответ ни звука. Очевидно, знакомый спал. Так же неудачна была попытка связаться с другим знакомым, и еще с одним… Наконец она вспомнила загадочные слова Куно: «Машина останавливается».

Фраза все еще не доходила до ее сознания. Если бы даже вечность остановилась, ее, несомненно, скоро опять привели бы в движение. К тому же оставалось еще немного света и воздуха; несколько часов назад атмосфера даже улучшилась. С Вашти по-прежнему Книга, а пока есть Книга, есть и уверенность.

Но очень скоро нервы ее не выдержали, так как с прекращением работы механизмов неожиданно наступила ужасающая тишина. Вашти никогда не знала ее, и теперь внезапная тишина едва ее не убила (а много тысяч людей она убила наповал). С самого рождения Вашти окружал непрерывный гул Машины. Он стал для уха тем же, чем искусственный воздух для легких, и сейчас острая мучительная боль пронзила ее мозг. Почти не сознавая, что делает, Вашти шагнула вперед и нажала непривычную кнопку, ту самую, которая открывала дверь. Надо сказать, что двери комнат не соединялись с центральной силовой установкой, угасавшей где-то во Франции, — каждая открывалась и закрывалась с помощью собственного механизма. Дверь отворилась, и это возбудило в Вашти неумеренные надежды: она решила, что Машина исправлена. Вашти увидела тускло освещенный туннель, уходивший вдаль, к свободе. Увидела — и отпрянула, потому что туннель был полон людей: Вашти одной из последних в городе поняла, что случилось неладное.

Люди и всегда вызывали в ней отвращение, а сейчас они показались ей порождением какого-то чудовищного кошмара. Они ползли в полумраке, кричали, стонали, задыхались, сталкивались, терялись во тьме и то и дело падали с платформы на рельсы, находившиеся под током. Одни толпились у электрических звонков, отталкивая друг друга, пытаясь вызвать поезд, который уже нельзя было вызвать. Другие вопили, требуя Легкой Смерти или респираторов или проклиная Машину. Третьи стояли в дверях своих ячеек, не зная, как и Вашти, оставаться там или выйти в туннель, — страшась того и другого. А за всем этим хаосом звуков притаилась тишина — истинный голос Земли и ушедших поколений.

Нет, это хуже одиночества! Вашти снова закрыла дверь, села и стала ждать конца. Разрушение продолжалось, сопутствуемое оглушительным треском и грохотом. Створки, придерживавшие Медицинский Аппарат, должно быть, ослабли; он провалился между ними и безобразно свисал с потолка. Пол вдруг поднялся и опустился, сбросив Вашти с кресла. Откуда-то медленно возникла трубка и по-змеиному протянулась к ней. И, наконец, нависла последняя грозная опасность: начал угасать свет. И тогда Вашти поняла, что долгому дню цивилизации пришел конец.

Она закружилась на месте, нажимая кнопку за кнопкой, целуя Книгу, моля уберечь ее от этого последнего несчастья. Шум за стеной усилился настолько, что даже проник в комнату. Мало-помалу свет потускнел, с металлических выключателей исчезли блики. И вот уже Вашти не видит пюпитра, вот она уже не может читать Книгу, хотя держит ее у самых глаз. Свет унесся вслед за звуком, воздух последовал за светом, и наконец-то первозданная пустота заполнила вместилище, из которого была так надолго изгнана. Вашти все кружилась и кружилась, словно фанатик древних времен в религиозном экстазе, — вскрикивая, молясь, ударяя по кнопкам кровоточащими руками. Случайно она открыла дверь своей тюрьмы и вырвалась из нее — вырвалась душой, так по крайней мере представляется все это мне к концу моих раздумий. Вырвется ли она телом — этого мне предвидеть не дано. Нечаянно она задела кнопку, открывавшую дверь, и спертый воздух, дохнувший ей в лицо, громкий, прерывистый шепот сказали ей, что перед нею снова туннель и та ужасная платформа, по которой метались люди. Теперь они больше не метались. Слышны были только шепот и слабые стоны. Там, в темноте, умирали сотни людей.

Вашти расплакалась.

В ответ она услышала чей-то плач.

Они плакали не о себе, эти двое, — они плакали о человечестве. Они не могли примириться с тем, что это конец. Еще до того, как наступила полная тишина, сердца их раскрылись. Они поняли, что важнее всего на свете. Человек, цвет всего живущего, благороднейшее из видимых созданий, человек, который некогда создал Бога по своему образу и подобию и воплотил в нем свою силу, вознес его к звездам, — этот прекрасный нагой человек теперь умирал, задохнувшись в сотканных им самим одеждах. Он трудился век за веком, и вот какова была ему награда. Правда и то, что одежды сперва казались ему дивными, они переливались красками культуры, они были затканы нитями самоотречения. Они и были дивными, эти одежды, пока оставались только одеждами, пока человек мог сбросить их, когда хотел, и жить той сущностью, которая есть душа, и другой, столь же божественной сущностью, которая есть его тело. Преступление против плоти — вот о чем плакали эти двое, о веках зла, причиненного мышцам и нервам и тем пяти чувствам, с чьей помощью мы воспринимаем мир, о столетиях зла, до тех пор прикрывавшегося болтовней об эволюции, пока тело не сделалось рыхлой, бледной массой, обиталищем бесцветных идей и последних вялых движений духа, когда-то достигавшего звезд.

— Где ты? — простонала она.

Голос из темноты произнес:

— Здесь.

— Есть еще надежда, Куно?

— Для нас — нет.

— Где ты?

Она пробралась к нему через мертвые тела. Кровь его обрызгала ей руки.

— Скорее, — выдохнул он, — я умираю. Но мы касаемся друг друга, мы говорим не через Машину.

Он поцеловал ее.

— Мы вернулись к самим себе. Мы умираем, но мы вернулись к той жизни, какая была в Уэссексе, когда Альфред победил датчан. Мы знаем то, что знают люди, живущие в облаке жемчужного цвета.

— Неужели это правда, Куно? Неужели на поверхности земли еще есть люди? А этот туннель, отравленный мрак — значит, это еще не конец?

Он ответил:

— Я видел их, говорил с ними, любил их. Они прячутся в тумане и папоротниках и ждут, когда прекратится наша цивилизация. Сегодня они Отчужденные, но завтра…

— А завтра… завтра какой-нибудь глупец снова пустит в ход Машину.

— Никогда, — сказал Куно, — никогда. Человечество получило хороший урок.

Едва он произнес эти слова, как весь город развалился, словно пчелиные соты. Воздушный корабль влетел в туннель и приземлился на разрушенную площадку. Он рухнул вниз, сокрушая одну галерею за другой своими стальными крыльями. И в самом низу взорвался. На какое-то мгновение перед Вашти и Куно предстали многие поколения мертвых, но, прежде чем присоединиться к ним, они увидели в проломах безоблачное небо.

Мальчик, который проживал в Сербитоне на улице Бекингем-Парк-роуд в доме № 28 под названием Агатокс-лодж, всякий раз терялся в догадках, когда ему попадался на глаза старый указатель, стоявший почти напротив их дома. Мать мальчика объяснила ему, что это шутка — глупая шутка каких-то молодых людей, которым много лет назад вздумалось поозорничать, и что полиции давно следовало бы указатель убрать. Поражали в нем две несообразности: во-первых, стрелка указывала в тупиковый переулок, во-вторых, на ней полустершимися буквами было выведено: «На небо».

— А кто были эти молодые люди?

— Помнится, твой отец говорил, будто один из них писал стихи, его исключили из университета и вообще он плохо кончил. Но с тех пор прошло много лет. Можешь сам спросить у отца. Он подтвердит тебе, что это просто шутка.

— Выходит, надпись ничего не означает?

Она велела ему идти наверх переодеться, к чаю ждали Бонзов, а в обязанности мальчика входило обносить гостей сладким пирогом.