— Пиппа, мистер Холл знает, где его комната?

— Его комната — Голубая, мамочка.

— Та, что без камина, — откликнулся Клайв. — Проводи его.

Сам он прощался с какими-то гостями.

Мисс Дарем передала Мориса на попечение дворецкого. Они поднялись по боковой лестнице, и справа Морис увидел парадный лестничный пролет. Уж не пренебрегают ли им? Его комната оказалась маленькой, с дешевой мебелишкой. Смотреть было не на что. Опустившись на колени, он взялся распаковывать вещи, и вдруг вспомнился Саннингтон… пожалуй, в Пендже придется отнестись к своим туалетам повнимательней. А то еще подумают, что он готов ходить в чем ни попадя… Но он не хуже других. Едва он сделал этот вывод, в комнату ворвался вместе с лучами солнца Клайв.

— Морис, дай я тебя поцелую, — попросил он и тут же сделал это.

— А где… а там что?

— Наш кабинет… — И он счастливо засмеялся, на лице засияла блаженная улыбка.

— Так вот почему…

— Морис! Морис! Ты приехал! Ты здесь! Теперь все в этом доме переменится, наконец-то я его полюблю.

— Молодец я, что выбрался, — борясь с волнением, вымолвил Морис; от внезапно нахлынувшей радости голова у него закружилась.

— Разбирай вещи. Я специально поселил тебя сюда. В этом коридоре, кроме нас, никого нет. Уж я постарался, чтобы было как в колледже.

— Лучше, чем в колледже.

— Будет лучше, вот увидишь.

В дверь постучали. Морис вздрогнул, но Клайв, продолжая висеть на его плече, бесстрастно отозвался: «Войдите!» Это оказалась служанка, она принесла горячую воду.

— В другую часть дома нам вообще незачем ходить, кроме как в столовую, — продолжал Клайв. — Значит, все время можем быть вдвоем — либо здесь, либо на воздухе. Здорово, да? У меня есть пианино. — Он затащил Мориса в кабинет. — Посмотри, какой отсюда вид. Хоть кроликов стреляй прямо из окошка. Кстати, если мама или Пиппа будут к тебе за обедом приставать, мол, то-то и то-то надо сделать завтра, — даже не забивай себе голову. Хочешь, скажи им «ладно». А вообще мы вместе будем ездить верхом, и они про это знают. Просто у них такой ритуал. Скажем, в воскресенье ты не пойдешь в церковь, а они потом сделают вид, что ты там был.

— Но для верховой езды у меня нет бриджей.

— В таком случае нам с тобой не по пути, — объявил Клайв и умчался.

В гостиную Морис вернулся с ощущением, что у него больше прав находиться здесь, чем у остальных гостей. Он подошел к миссис Шипшэнкс и, не дав ей раскрыть рта, сказал что-то ободряющее. Потом занял отведенное ему место в нелепом октете, который под управлением хозяйки готовился к выступлению: Клайв и миссис Шипшэнкс, майор Уэстерн и какая-то дама, еще один мужчина и Пиппа, Морис и сама хозяйка. Она извинилась: слишком малочисленная собралась аудитория.

— Ну что вы, — успокоил ее Морис и наткнулся на неодобрительный взгляд Клайва: от него ждали другого ответа. Миссис Дарем начала с ним репетировать, но ему было совершенно наплевать, довольна она его пением или нет. Внешне она во многом походила на сына, не уступала ему, кажется, и по силе духа, но было в ней что-то неискреннее. Не удивительно, что Клайв ее недолюбливал.

После обеда мужчины покурили, потом присоединились к дамам. Это был вечер в провинции, однако не совсем обычный; казалось, эти люди поглощены чем-то фундаментальным: то ли они только что обустроили Англию, то ли в скором будущем обустроят ее на новый лад. При этом по пути к дому он обратил внимание на то, что дорога разбита, что столбы, на которых крепились ворота, едва держатся, забор расшатался, окна плохо закрываются, а половицы скрипят. Короче говоря, от Пенджа он ждал большего.

Когда дамы отправились спать, Клайв сказал:

— Морис, похоже, и тебя клонит в сон.

Намек был понят, и через пять минут они снова встретились в кабинете — впереди была целая ночь на разговоры. Они закурили трубки. И впервые ощутили полную безмятежность в обществе друг друга, хотя им предстояло произнести возвышенные слова. Оба знали об этом, но не решались открыть шлюзы.

— Вот тебе мои последние новости, — заговорил Клайв. — Едва приехав домой, я сцепился с матушкой и сказал ей, что останусь в университете на четвертый год.

Морис застонал.

— Что такое?

— Меня же оттуда услали.

— Только до октября.

— Нет. Корнуоллис хотел, чтобы я извинился, тогда меня возьмут назад, а извиняться я не стал… решил, раз там не будет тебя, мне туда рваться нечего.

— А я договорился еще на год, потому что думал, что в октябре ты вернешься. В общем, комедия ошибок.

Морис мрачно уставился в пространство.

— Комедия ошибок — это еще не трагедия. Можешь извиниться сейчас.

— Поздно.

Клайв засмеялся.

— Почему? Сейчас даже проще. Тебе не хотелось извиняться, пока не закончится семестр, в котором ты набедокурил. Берешь лист бумаги и пишешь: «Уважаемый мистер Корнуоллис, семестр закончился, и я беру на себя смелость написать Вам». Хочешь, завтра набросаю тебе черновик.

Морис обдумал сказанное и наконец воскликнул:

— Клайв, ты просто дьявол!

— Может быть, в чем-то я и отверженный, но эти мещане тоже получат, что заслужили. Пока они будут твердить насчет немыслимой порочности греков, на чистую игру им рассчитывать нечего. И когда я заскочил к тебе перед обедом, чтобы поцеловать тебя, — моя мать это заслужила. Как бы она рассвирепела, узнав об этом! Даже не попробовала бы, не захотела понять, что мои чувства к тебе такие же, как у Пиппы к ее жениху, — только куда благороднее, куда глубже, я предан тебе душой и телом, нет, это не какое-то замшелое средневековье, а… какая-то особая гармония тела и души, женщинам, как я понимаю, совершенно неведомая. Но ее чувствуешь ты.

— Да. Я напишу письмо и извинюсь.

На некоторое время они поменяли тему: поговорили о мотоциклете, о котором не было ни слуху ни духу. Клайв приготовил кофе.

— Расскажи, как вышло, что ты разбудил меня тогда, после дискуссионного общества. Опиши, как все получилось.

— Я все думал, что же тебе сказать, и ничего не приходило в голову, потом вообще все мысли разлетелись, и я просто пришел.

— Как раз в твоем духе.

— Издеваешься? — спросил Морис с робостью в голосе.

— Господь с тобой! — Повисла тишина. — Лучше расскажи про самый первый вечер. Почему ты так себя повел, заставил страдать нас обоих?

— Не знаю. Ничего не могу объяснить. Ты же заморочил мне голову этим несчастным Платоном. Я тогда вообще ничего не соображал. Многое тогда не сходилось, только потом я кое в чем разобрался.

— Но ты ведь давно меня заметил, правда? Еще когда увидел меня у Рисли.

— Не спрашивай.

— В общем, туманная история.

— Точно.

Клайв довольно засмеялся, поерзал в кресле.

— Морис, чем больше я обо всем этом думаю, тем больше убеждаюсь: дьявол — это ты.

— Я — значит, я.

— Моя жизнь прошла бы в полусне, если бы ты вел себя благочинно и оставил меня в покое. Нет, нет, мой интеллект вовсю бодрствует, да и бесчувственным меня не назовешь, но здесь… — черенком трубки он указал на сердце, и оба улыбнулись. — Возможно, мы разбудили друг друга. Мне приятно думать, что все вышло именно так.

— Когда ты первый раз обо мне подумал?

— Не спрашивай, — передразнил Клайв.

— Я серьезно… скажи… что тебя во мне привлекло? В самый первый раз?

— Так хочешь знать? — спросил Клайв. Морис обожал, когда он был в таком настроении — шаловливо-пылком. В нем играла страсть.

— Хочу.

— Пожалуйста: твоя красота.

— Моя что?

— Красота… Этот портрет над книжными полками всегда вызывал у меня восхищение.

— Мне кажется, я тоже способен оценить красоту картины, — сказал Морис, глянув на висевшую на стене работу Микеланджело. — Ты, Клайв, настоящий дурачок, и раз уж заговорил об этом, я тоже скажу: ты очень красивый, никого красивее тебя я еще не встречал. Я люблю твой голос и все в тебе, люблю твою одежду и комнату, в которой ты сидишь. Я обожаю тебя.