Мало-помалу мы объясняемся, и из этого объяснения я узнаю, что тот предмет, в который я вцепился со всем отчаянием утопающего, был человек, а человек этот был опять же твой брат, мой неподражаемый спаситель!

А удар, нанесенный мне по носу, от которого мой бедный нос посинел и следы которого и по сей час еще видны на нем, являлся, так сказать, необходимым в данном случае приемом, чтобы заставить меня присмиреть на время, без чего мы оба неминуемо пошли бы ко дну.

Это, по-видимому, даже одно из правил, преподаваемых инструкторами «Общества спасения на водах» молодым рекрутам армии спасения утопающих. Впрочем, я не жалуюсь; напротив, от всей души благодарил моего спасителя и с чувством искренней признательности кинулся ему на шею.

Таким образом я еще раз был спасен им. Я не в состоянии даже сосчитать все те одолжения, которые мне оказал этот человек: ведь, как ты знаешь, я не силен по счетной части. Я предпочитаю занести все это в один общий счет, в большую книгу моего сердца…

Каким образом и почему Винкельман и господин Шарль не были оглушены и не потеряли сознания при этом потрясающем прыжке с высоты тридцати метров, этого они и сами не знают и не могут себе объяснить.

Видя меня в надежных руках, господин Шарль оглянулся кругом и заметил какой-то комок, плавающий в пене и кружащийся в воде неподалеку от нас. Он плывет к нему, хватает его и видит, что этот комок — наш Хозе, после чего, конечно, спешит доставить его на берег.

Что же касается нашего плота, то от него и помину не осталось. К довершению всех бед, мы потеряли наши тесаки, и теперь у нас на всех четверых только один тридцатикопеечный ножик.

Невозможно соорудить новый плот, невозможно хотя бы срезать толстую палку. К тому же Хозе с разбитой головой, ослабевший от потери крови, не в состоянии держаться на ногах, да и я не многим лучше с моей экземой.

Хотя господин Шарль и твой брат еще держатся, положение наше незавидное: у нас теперь нет ни пристанища, ни припасов, ни оружия и при всем этом мы за сто верст от человеческого жилья!

Мы вынуждены остановиться, чтобы выработать план действий.

В первый день у нас была очень необычная пища — мы обедали и ужинали крокодиловыми яйцами, которые Винкельман отыскал в песке.

На другой день, ради разнообразия, нам пришлось бы, быть может, питаться пиявками или же есть траву и древесные почки, за неимением ничего другого.

Но нет! Наш вездесущий Винкельман опять вывез нас из беды. Он отправился на разведку, совершенно один, и отсутствовал с полдня, в то время как мы умирали с тоски на своей стоянке. Мосье Шарль не захотел оставить нас из-за внушающего опасения состояния Хозе, который был в бреду и за которым нужен был уход.

Вернулся наш Винкельман торжествующий и еще издали закричал: «Друзья, радуйтесь! Теперь мы нашли способ передвижения и легкий, и скорый! .. У меня есть пирога, весла и припасы».

— Быть не может! — воскликнул мосье Шарль. — Каким это образом вы все раздобыли?

— Я ее реквизировал!

— Полноте!

— Пойдемте за мной, и по пути вы все узнаете!

И добряк снова хотел взвалить меня себе на плечи, но я отказался, указав ему на Хозе, который был в гораздо худшем состоянии, чем я. Ни слова не говоря, он взваливает его себе на спину, словно какой-нибудь тюк, я повисаю на руке мосье Шарля, и мы спешим по следам нашего милого Винкельмана, насколько можем быстро. Это продолжается часа два; мы спешим так стремительно вперед, что Винкельман не успевает ничего рассказать нам о своем приключении.

Наконец, мы приходим к какому-то полупесчаному, полуилистому пляжу, и что же видим прежде всего? Двух индейцев, связанных спина к спине веревками от гамака, лежащих на песке и в весьма неудобном, надо думать, положении.

— Это и есть те граждане, имущество которых я реквизировал, — сказал нам твой брат, представляя нам этих двух пряничных молодчиков, которые показались мне весьма смешными. Затем он указал нам на прекрасную пирогу, лежащую на отмели всего в каких-нибудь тридцати метрах от того места, где мы стояли.

— А вот и та пирога, про которую я вам говорил. Я выволок ее на берег, чтобы эти господа в случае, если бы им удалось порвать веревки, не вздумали спустить ее снова на воду и не уплыли на ней.

— Да ведь она весит по меньшей мере пятьсот кило!

— Даже с избытком, могу вам сказать… так что мне пришлось поработать! .. И я ручаюсь, что шесть человек таких краснокожих теперь не спустят ее на воду.

— Ну, а как все это случилось? — спрашиваю я.

— Да проще простого! — отвечает он. — Иду я здесь по берегу, вижу: эти краснокожие рыбу ловят. Говорю им по-португальски: «Нас там четверо путешественников; согласны вы отвезти нас в пироге к истокам Оуанаму? " На это один из них, который понимает по-португальски, говорит: «Нет! " — «Мы вам хорошо заплатим», говорю. «Нет! и еще раз нет! и опять нет». — «А-а, так? Ну, в таком случае я не стану с вами долго церемониться! Ваши братья краснокожие ограбили нас, и из-за них мы теперь в таком безвыходном положении! Ну, так в последний раз спрашиваю вас, согласны вы или нет». — «Нет! "

Тогда я, не говоря бранного слова, хватаю каждого из них за одну ногу; тащу того и другого, как двух телят, к пироге, хватаю там конец веревки от гамака и затем надлежащим образом связываю их друг с другом, чтобы им не скучно было врозь. После того вытаскиваю пирогу на берег и бегу что есть духу к вам. Так ли я поступил, господин Шарль?

— Так, мой славный Винкельман, так! Лучше нельзя было бы и придумать! — отвечает наш старший. — Бессовестный грабеж их единомышленников вполне оправдывает этот несколько бесцеремонный образ действий.

Затем, так как у нас не было ни гроша за душой, то мосье Шарль предложил индейцам доехать с нами до Марони и обещал им такое вознаграждение, которое им и не снилось.

Но эти скоты продолжают твердить: «нет и нет! "

Ну, тогда мы отдали этим бестолковым дикарям их тесаки, провиант, гамаки, один из луков, у которого, однако, сняли тетиву и наконечники стрел, оставив себе часть провианта, один лук и с полдюжины стрел. С волками жить — по-волчьи выть! Приходится иногда поневоле жить за счет неприятеля!

Покончив с этим, мы, не теряя времени, пустились в путь. Пока индейцы успеют сплести новую тетиву для своего лука и приделать древки к наконечникам своих стрел, мы уже будем далеко, и нам нечего опасаться их мщения.

Не правда ли, нам не в чем себя упрекать? Ведь мы же отнеслись к ним несравненно лучше, чем атгорради к нам!

Мосье Шарль и Винкельман сели на весла, и мы понеслись по реке! Какая это была радость для нас!

К несчастью, на реке встречалось много порогов, и нам приходилось обходить эти препятствия. И если бы с нами не было этого ворота-человека Винкельмана, то мы, вероятно, десятки раз застревали бы в пути.

Но этот силач абсолютно все может! К великому нашему огорчению, у мосье Шарля случается солнечный удар, от которого он на целых двое суток делается совершенно сумасшедшим. Это уже верх всяких бед!

Хозе все еще лежит в бреду. Мосье Шарль совсем рассудка лишился, и я немногим лучше их обоих.

Только один Винкельман поспевает повсюду и управляется со всем. Он и гребет, и прерывает на минуту свою греблю, чтобы накладывать компрессы на голову мосье Шарля и делать перевязки Хозе, и смазывать мои раны жиром, и снова берется за весла. Но вот по дороге встречается водопад. Тогда он переносит или переправляет каждого из нас поодиночке на берег, вытаскивает на берег пирогу и затем снова спускает ее на берег пониже водопада, усаживает нас в нее и опять принимается грести.

Целый полк умер бы от изнурения и непосильного труда на его месте, а он все выносит и даже ни на что не жалуется.

Но Оуанаму все суживается и вскоре превращается в простой игарапэ, в тропу для пирог, а дальше в тропу для кайманов, достигая не более одного метра ширины и пятидесяти сантиметров глубины.