Задача передо мной встала нелегкая. Вместе с тем никаких указаний, конкретизирующих мою миссию, при назначении я не получил. Э. А. Шеварднадзе ограничился краткой констатацией: делами с Францией мы недовольны. Ни ее, ни посольства в Париже в нашей дипломатии не видно. Судя по всему, недовольны и французы. Отправляться в Париж необходимо как можно скорее. В Москву, добавил он, через пару дней прилетает на несколько часов президент Франции Ф. Миттеран. Поучаствуйте в беседе с ним М. С. Горбачева и сразу же в Париж.

Упоминание об участии в беседе обрадовало меня. Может быть, думал я, хотя бы она даст мне ориентиры для размышлений. Познакомившись с программой пребывания Ф. Миттерана, я обнаружил любопытную деталь: и беседа, и обед М. С. Горбачева и Ф. Миттерана — должны были состояться в особняке МИДа на улице Алексея Толстого. Это удивило меня. Сам по себе этот особняк — один из наиболее интересных памятников архитектуры столицы. Удобен он и для дипломатических мероприятий. Но для встреч президентского уровня он никогда не использовался. Не тот калибр. Для этого существовал Кремль.

— Что случилось? — поинтересовался я.

— Кремль, — ответили мне, — будет в это время занят.

— Кем?

— Б. Н. Ельциным. У него там мероприятие по линии Верховного Совета Российской Федерации.

Пожалуй, более выразительную иллюстрацию менявшейся ситуации в Москве найти было трудно.

М. С. Горбачев приехал в особняк минут за десять-пятнадцать до французского президента. Напряженный и озабоченный. Как раз в это время на заседании Верховного Совета РСФСР шла напряженная борьба за пост его председателя. Не успел он сказать несколько слов с ожидавшими его советскими участниками встречи, как кто-то из помощников доложил ему, что председателем Верховного Совета избран Б. Н. Ельцин. Новость оказалась для М. С. Горбачева и неожиданной и неприятной и озабоченность переросла в раздражение.

Беседа с Ф. Миттераном была почти полностью посвящена теме перестройки в нашей стране. Впрочем, именно это, как было видно, больше всего и интересовало Ф. Миттерана. М. С. Горбачев напирал на то, что именно он начал этот процесс и процесс идет. Фразы, однако, были общего характера, особенно в том, что касается экономики. Видимо, стремясь тактично привлечь внимание М. С. Горбачева к тому, что экономика — это главное, Ф. Миттеран заметил:

— Делить пирог, иными словами, делить то, что произвело общество, — большая забота политиков. К этому сводятся их основные усилия.

А что же насчет советско-французских отношений? Никаких идей. Французы в это время носились с одной инициативой — создания Европейской конфедерации. Инициативу эту связывали с именем Ф. Миттерана. Но сам он этот вопрос в беседе не поднял, а из разговоров представителей нашего МИДа с сопровождавшими Ф. Миттерана французскими дипломатами я понял, что у нас к этой инициативе отношение прохладное.

В общем, встреча М. С. Горбачева с Ф. Миттераном ничего не добавила к пониманию того, к какой конкретной цели мне следовало стремиться во Франции. Но искать новое было необходимо. С этими заботами я прибыл в Париж в июне 1990 года.

Из предыдущей командировки во Францию я возвратился в 1968 году, и, хотя часто бывал там накоротке и после отъезда, возвращение в Париж в 1990 году вполне подпадало под название романа А. Дюма «Двадцать лет спустя». Посаженные в шестидесятых годах деревья на Елисейских полях теперь поднялись и добавили им новой свежести. Силуэт города прорезали высотные сооружения. О том, украсили ли они облик Парижа или испортили его, ведутся бесконечные дискуссии, как не утихли до сих пор и отголоски споров насчет того, нужна ли Парижу Эйфелева башня, будто бы можно себе представить Париж сегодня без нее. Взгляд, брошенный на запад от Триумфальной арки, останавливается теперь на выросшем в нескольких километрах монументальном сооружении под названием Большая арка. Она, как и многое, что составляет архитектурное достояние Парижа, претендует на исключительность. О ее авторе — архитекторе, победившем на трудном международном конкурсе, ходит молва как о человеке предельно строгом и требовательном. Он гордился тем, что свою гигантскую конструкцию смог спроектировать с предельно экономным расходованием материалов и поэтому с особой тщательностью контролировал ход работ по воплощению проекта в жизнь. Но однажды, осматривая уже заложенные подземные конструкции, он обнаружил, что там установлены бетонные балки, немного превышавшие по толщине запланированные. Архитектор устроил скандал и потребовал все переделать в соответствии с проектом. Его отговаривали, обращали внимание на то, что здание от этого не пострадает и что вообще никто никогда этого не увидит. Но он настоял на своем, кратко заявив:

— Это видит Бог!

Вокруг Большой арки вырос целый район современных зданий. При Ж. Помпиду было возведено оригинальное здание музея современного искусства: все его коммуникации вынесены наружу. Их сложное переплетение делает конструкцию похожей на произведение смелого художника-абстракциониста. В то же время внутри здания такое решение высвободило дополнительное пространство для экспозиций. В огромном здании бывшего железнодорожного вокзала д’Орсе теперь просторно расположился музей импрессионистов, а площадь Бастилии стала еще одним культурным центром столицы: там теперь вторая сцена Парижской оперы. Всего не перечислить.

Воспетые Ивом Монтаном Большие бульвары, где в дни моей молодости бурлила вечерняя жизнь, теперь выглядели остепенившимися, зато шумит еще больше, чем прежде, Латинский квартал.

Особенность французской столицы в удивительной ее способности, оставаясь всегда Парижем, быть в постоянном развитии, преображаться, поражать смелостью идей.

Но облик Парижа — всего лишь внешнее выражение французского характера, самой сути французской жизни, Франции.

19 июня я вручил верительные грамоты президенту Франции Ф. Миттерану. Французский протокол, группируя для такого рода церемоний по несколько послов, отводит для каждого из них строго выверенные 15 минут беседы с президентом. На большой разговор рассчитывать не приходится. И тем не менее беседа с Ф. Миттераном получилась содержательной.

Она состояла как бы из двух частей. Одна касалась взглядов французского президента на то, что происходило в Советском Союзе, другая — роли и места отношений двух наших стран в новой международной обстановке.

Активная поддержка Ф. Миттераном перестройки, его пристальный интерес к изменениям в СССР не были новостью. Но разговор на эту тему в стенах Елисейского дворца, где я много раз слышал и Ш. де Голля, и Ж. Помпиду, и В. Жискар д'Эстена, подтолкнул меня к мысли о том, что теперь представители двух стран, Советский Союз и Франция, говорят друг с другом иначе, чем раньше. Можно ли было в прежние времена даже представить себе такую глубину участия, более чем участия — симпатий к тому, что делается советским руководством для обновления внутриполитической жизни страны? Конечно нет. Да мы никогда на это и не рассчитывали. Все общение проходило в том самом прокрустовом ложе, которое именовалось мирным сосуществованием. Мы хорошо знали отношение собеседников к идеологии, к политической системе нашей страны. Ценили, что по соображениям такта собеседники не касались в разговорах этих тем, но знали, что все они присутствуют у них не только в их политической деятельности, но и в подходах к отношениям с Советским Союзом. Даже возможности выражения широкого совпадения национальных интересов двух стран ограничивались тем, что было допустимо при глубокой несовместимости общественных систем двух стран, двух разных миров, к которым принадлежали Советский Союз и Франция: теперь положение менялось.

Другая часть беседы давала пищу для более конкретных размышлений. У французского президента сквозила созвучная нашей озабоченность по поводу того, как в новых условиях будет складываться европейская политика, как смогут влиять на нее Франция и Советский Союз.