Профессуру для чтения лекций приглашали лучшую в Москве. В отношении нашего факультета это касалось, в первую очередь, международного права. В специфику этого предмета нас вводили два тогдашних профессора-корифея В. Н. Дурдиневский и С. Б. Крылов. Внешность, поведение, манеры преподавания этих людей были полярно разными. Дурдиневский был высок, сухопар, с аккуратно подстриженной бородкой на всегда сосредоточенном, неулыбающемся лице. Он как бы олицетворял собой строгость и непререкаемость норм права. Носил он отлично подогнанную по фигуре дипломатическую форму с тремя звездами посланника второго класса на погонах, и одежда эта как бы завершала целостность и безукоризненность его облика. Размеренной походкой он в точно предписанное время входил в аудиторию и заканчивал изложение тщательно подготовленной лекции вместе со звонком, возвещавшим о перемене.

Дурдиневский состоял в советской делегации, участвовавшей в конце войны в разработке Устава ООН. Там он совершил один из свойственных его натуре профессиональных подвигов. Во время торжественного подписания Устава он вместо того, чтобы поддаться эйфории присутствия на историческом событии, присел в стороне и тщательно фиксировал все детали этого акта, особенно подписания его представителями различных государств. Делал он это как бы для порядка, поскольку никакого такого поручения ему никто не давал. Однако заметки эти оказались бесценными по возвращении в Москву, когда потребовалось издать материалы со всеми относящимися к ним деталями. Впрочем, он и сам как-то привел нам подобный пример. Случилось это как-то поздним вечером. Дурдиневскому позвонили. Заместитель министра сказал ему, что срочно понадобились данные о ширине территориальных вод Албании, и вежливо поинтересовался, можно ли получить эти данные завтра. Почему же завтра? Дурдиневский дал ответ тут же. Соль рассказа в том, что в телефонную трубку Дурдиневский услышал, как замминистра, обращаясь к кому-то находившемуся в кабинете, вполголоса прокомментировал: «Вот старый черт! Все знает наизусть!»

Что же до его коллеги Крылова, то он не входил, а как бы вкатывался в аудиторию легкой быстрой походкой с неизменной улыбкой на лице, порой и с опозданием. Такое впечатление только усиливалось от того, что при небольшом росте он набирал вес и походил на легко перемещающийся колобок. Носил он ладно сидевшие заграничные костюмы — он был членом Международного суда в Гааге. Он был человеком живым, открытым, радующимся жизни. Лекций в общепринятом смысле он нам не читал, а как бы вел с кафедры свободную беседу с большими отступлениями от темы и забавными историями. Строгость международного права при таком стиле его подачи как бы сглаживалась, создавалось представление о большой его подвижности в зависимости от времени и обстоятельств. Вопреки нашим требовательным языковым наставницам, Крылов советовал нам отложить в сторону зеркальца, перед которыми нам рекомендовалось ставить наше иностранное — особенно английское — произношение, и вообще не убивать драгоценное молодое время на чрезмерную шлифовку языка. В пример, как и во многих других случаях, он приводил себя. «Поверьте, — говорил он, — я не придаю значения произношению. Достаточно, чтобы меня поняли. И, уверяю вас, у меня никогда не бывает никаких проблем».

Впоследствии, уже под воздействием опыта работы, мне приходила в голову мысль, что для введения нас, студентов, в мир публичного международного права сочетание двух таких замечательных преподавателей было весьма удачным.

Большинство других дисциплин, особенно политических, подавалось в назидательном ключе, что и составляло главный дефект преподавания. Подготовка к дипломатической профессии требовала широкой и объективной информации, а главное — специального внимания к формированию навыков самостоятельного анализа и оценки общественно-политических явлений, умения вести дискуссии.

Большое недоумение вызывала глухая стена, едва ли не равная той, что существовала для всей страны, в отношении доступа к зарубежной печати и современной политической литературе из-за рубежа, не говоря уже об общении с иностранцами. Даже газету французских коммунистов «Юманите» мы получили возможность читать только на старших курсах, да и то в помещении специального хранилища, а с первым «живым» французом мне привелось поговорить уже после окончания института. Не очень жаловало нас непосредственным вниманием и Министерство иностранных дел. Не было тогда никакого практического курса, хотя бы в какой-то степени знакомившего нас с реальной дипломатической деятельностью.

Несомненным достоинством нашего потока мне представляется то, что мы с первого до последнего курса прошли обучение в рамках заранее определенной специализации — юридической, экономической или исторической. В конце концов, после многих экспериментов такой подход был закреплен. Не берусь вступать в дискуссию по поводу набора самих дисциплин для учебной программы. Однако мы получили достаточно широкие представления об организации государственной, экономической и общественной жизни в нашей стране и в какой-то степени за рубежом.

Специальная подготовка для работы в области международных отношений на уровне высшей школы началась в 1944 году, когда был создан факультет международных отношений Московского государственного университета, вскоре преобразованный в самостоятельный институт, о котором идет речь. До этого при Министерстве иностранных дел была Высшая дипломатическая школа, впоследствии получившая статус Дипломатической академии. Туда в качестве слушателей принимались лица, уже имевшие высшее образование и практический опыт ответственной работы, главным образом в партийных, комсомольских или советских органах, по рекомендации обкомов партии, или работники самого Министерства, которые ускоренным курсом — не в три, а в два года — проходили, по сути дела, программу усовершенствования.

Что касается МГИМО, то в первых выпусках был довольно значительный процент фронтовиков, в дальнейшем же основную массу студентов стали составлять молодые люди, такие же по возрасту, как и их сверстники из других высших учебных заведений.

Постепенно именно из их числа сформировалась наиболее многочисленная группа работников самых различных государственных и общественных организаций, связанных с международной деятельностью, от ССОДа — Союза Советских обществ дружбы с зарубежными странами, занимавшегося связями с заграницей по линии общественности, — до аппарата ЦК КПСС.

Шаг за шагом выпускники МГИМО занимали все более видное положение и в госаппарате, и в соответствующих областях науки. Означало ли это рождение какой-то касты? Весь мой опыт долголетнего общения в этих кругах говорит, что для такого суждения нет оснований. В социальном отношении, особенно в годы моей учебы, состав выпускников отличало большое разнообразие. Открытость и соревновательность в процессе поступления и учебы были высокими.

В Министерстве иностранных дел появление нового племени работников — выпускников МГИМО было встречено неоднозначно. Старожилы, еще долгое время занимавшие главенствующее положение в иерархической вертикали, окрестили пришельцев «молодыми», и это определение не без оттенка уничижительности сохранялось в мидовских кулуарах долгое время даже по отношению к людям, которые успели полысеть и поседеть, а иные и занять руководящие посты. Но время делало свое дело, и не только в силу естественных преимуществ, данных самой природой молодым, но и потому, что в реальной, практической работе все очевиднее становились преимущества профессиональной подготовки. Тем более в такой области, как международные отношения и дипломатия, где особенно трудно представить результат работы в искаженном виде или заняться «приписками», поскольку эта работа представляет собой постоянный состязательный процесс, происходящий на глазах у всего мира.

Пройдет совсем немного времени, и из этих «молодых», из питомцев МГИМО, вырастут представители нашей страны почти всех уровней, которые в профессиональном мастерстве окажутся на высоте лучших дипломатических школ мира.