Среди делегаций появление мальтийских предложений вызвало недоумение и беспокойство. Было очевидным, что по своему содержанию они не укладываются в те параметры, которые предусмотрены Синей книгой, и по этой причине вроде бы без труда могли бы быть отведены. Однако на Совещание уже был знаком напористый стиль ведения дел Минтоффом, и поэтому предвидели возможность сложных коллизий. Так и получилось.
В течение многих месяцев предложения Мальты старались «замотать», избегали серьезного их обсуждения. Но и Мальта ждала своего часа. В конце мая 1975 г., когда была почти закончена работа по согласованию документа общего характера по средиземноморским проблемам, Мальта внесла к этому документу свои дополнения, повторявшие основные идеи первоначального предложения. Все это вызвало резко негативную реакцию стран НАТО, в первую очередь США. Их задевало все, но особенно прямо занесенная угроза над пребыванием в Средиземном море их Шестого флота. Что касается Советского Союза, то, с точки зрения широких политических целей, многое могло бы быть приемлемым, в том числе и совместный с американцами вывод вооруженных сил из района Средиземного моря. Но в Москве понимали, что задача эта нереалистична и что все это способно лишь осложнить завершение Совещания. Делегация получила указание постараться нейтрализовать остроту ситуации за счет включения в документ по Средиземноморью текста общего, необязывающего характера.
Обстановка на Совещании осложнилась еще и тем, что для защиты позиции Мальты прибыл из Ла-Валлетты личный представитель Минтоффа посол Гудвилл. Среди делегаций быстро распространилась молва, что только он один — не делегация Мальты или кто-нибудь иной, а именно посол Гудвилл — располагает прямыми, только ему одному известными указаниями премьер-министра, как вести дела в поднятом Мальтой вопросе. А вел эти дела Гудвилл с предельно твердых, бескомпромиссных позиций. Согласие Мальты на завершение Совещания он ставил в прямую зависимость от отношения к ее предложениям. И когда в начале июля на заседании координационного комитета — своего рода высшего органа Совещания — в который раз дебатировался вопрос о дате завершения Совещания, со стороны мальтийского представителя последовало хлесткое заявление: «Мои власти не определили ни дня, ни месяца, ни года проведения третьего этапа Совещания». Острее не скажешь. В сочетании с правилом консенсуса это означало полный тупик.
В бесплодных поисках компромиссных формулировок, какого-то выхода из положения уходили день за днем. Совещание гудело, как улей. Казалось, что все другие вопросы если не забыты, то отодвинуты на второй план.
Весь интеллектуальный потенциал Совещания был мобилизован на поиски какой-нибудь логичной формулы договоренности. Бесполезно. Для американцев Шестой флот — священная корова. С ними все натовцы. Для Мальты — ни шагу в сторону от сути представленных предложений. Пускались в ход резкие слова насчет шантажа, злоупотребления правилом консенсуса. Изощренные умы искали комбинации-лазейки, как можно было бы обойти правило консенсуса. Но это были не более чем эмоции, способные лишь накалить атмосферу, поскольку изменение правил процедуры само требовало консенсуса, т. е. согласия Мальты, а действовать без нее значило бы взорвать Совещание. К тому же правилом консенсуса дорожила не только Мальта.
Пробовали через столицы обращаться в Министерство иностранных дел Мальты, но там подтвердили, что операцию проводят двое: сам Минтофф и посол Гудвилл. Что же до Минтоффа, то он отправился в путешествие на яхте по Средиземному морю, и якобы, с ним нет никакой связи. Хочешь верь, хочешь нет, но оставался только посол Гудвилл.
9–10 июля проходила серия почти непрерывных заседаний координационного комитета Совещания. Работали и днем и ночью. Дебаты велись насчет даты завершения Совещания. Поскольку было ясно, что окончательно ее определить будет невозможно, ставилась цель договориться хотя бы о т. н. «целевой», т. е. ориентировочной, дате. Канада предложила в качестве такой даты 30 июля, имея в виду, что по этой дате в дальнейшем потребуется еще финальное, утверждающее ее решение, когда будет достигнуто общее согласие по оставшимся нерешенным вопросам. В ночь с 10 на 11 июля за принятие предложения Канады высказалось 30 делегаций. Но положение вновь обострилось из-за Мальты, выдвинувшей в качестве условия своего согласия принятие ее предложений. Ответом стран НАТО было категорическое «нет». Кризис был полным.
В разгар этих перипетий в Женеве должна была состояться встреча А. Громыко с госсекретарем США Г. Киссинджером.
А. Громыко прилетал накануне. В Женеву, где проходило сразу несколько конференций, собралось в это время немало мидовского начальства. Помню, долго обсуждался вопрос, кому быть в аэропорту, чтобы встретить министра. Так как большое число встречающих министром не поощрялось, для поездки в аэропорт тщательно отбиралось несколько человек. В результате у трапа оказалось два заместителя министра, посол из Берна, постоянный представитель из Женевы, еще два-три высокого ранга дипломата. Не было только… переводчика с французским языком. А как раз такой работник и понадобился министру, как только он сошел с трапа. На его вопрос, кто бы помог с переводом в его приветственном обращении к швейцарцам, во главе столь представительной шеренги возникло конфузное замешательство. Один из замов суетливо обратился ко мне, не мог бы я помочь выйти из положения. Я, конечно, ответил, что готов. Тот бросился к министру со словами: «А вот Дубинин…» Но услышал сердитое: «Послы не должны выступать переводчиками». Кончилось тем, что Швейцария — страна французского, немецкого и итальянского языков — услышала слова А. Громыко в переводе на английский, поскольку такого переводчика А. Громыко захватил из Москвы для переговоров с американцами. Но это лишь забавная деталь.
Доклад министру о положении дел на совещании был кратким, а главное, неутешительным. Все на мертвой точке. Что же до предложений насчет того, как можно было бы выйти из положения или хотя бы как ставить вопрос о Совещании на следующий день в переговорах с Г. Киссинджером, — то их вообще не последовало, поскольку самые изощренные интеллекты уже иссякли. Вместе с тем вопрос о завершении совещания, и завершении скорейшем, был в тот момент основным для Москвы, и его имелось в виду обсуждать на встрече с госсекретарем США. Я на разговоре с А. Громыко на эту тему не присутствовал. Его вел А. Ковалев, но могу представить, что это был разговор не из приятных.
Поздно вечером А. Ковалев попросил меня зайти к нему и заговорил о мальтийской проблеме. Я был, разумеется, в курсе всех ее деталей, хотя непосредственно этот вопрос не вел. С мальтийским послом Гудвиллом я познакомился в кулуарах совещания скорее из любопытства, и, так как мне не приходилось ему ничего доказывать и вообще разговаривать по острому для него вопросу, отношения между нами установились неплохие.
А. Ковалев был немногословен.
— Завтра в 10 часов утра А. Громыко встречается с Г. Киссинджером. Вы знаете Гудвилла. Поезжайте в здание, где проходит Совещание. Пораньше. Может быть, вам удастся с ним повидаться. Поговорите. Если вдруг будет что-нибудь интересное, расскажем министру.
Вот и все, если не меньше того.
Гудвилл предпочитал разговор на английском языке. С английским я тогда был не в ладах. Поэтому я попросил отправиться со мной в здание Совещания В. Ф. Петровского, который был ответственным секретарем нашей делегации, с тем чтобы в случае необходимости он помог мне объясниться с мальтийским послом. Он охотно согласился.
Совещание начинало работу тоже в 10 часов утра, но дипломаты, особенно в те дни, начинали собираться там и раньше. Во всяком случае, мы с В. Петровским появились в здании сразу после девяти. Я расположился в одном из дальних уголков зала, попросив В. Петровского быть поближе ко входу и в случае, если Гудвилл действительно появится, пригласить его для краткого разговора со мной.
Все это выглядело необычно. Свидания не назначалось. Специально. Чтобы не придавать возможной встрече официального характера. Никакой уверенности, что Гудвилл собирается быть на Совещании, а тем более с утра, у меня не было. Но, как говорится, на ловца и зверь бежит. Я вдруг с радостью увидел, как с дальнего конца зала ко мне направляется не кто иной, как мальтийский посол в сопровождении В. Петровского. Мы усаживаемся, обмениваемся любезностями. Я решаю идти к цели самым прямым путем.
