С. Виноградову, как и тем, кто убежденно поддержал его в посольстве, — к очень немногим таким дипломатам относился и я — положение, складывавшееся в наших отношениях с Францией, представлялось иррациональным. Алжирская война была перевернутой страницей, сближение Франции с ФРГ не снимало внутренней противоречивости отношений между этими странами. К тому же оно не могло быть процессом изолированным и нуждалось в некоем балансе в Европе, который без Советского Союза был невозможен. Наконец, провозглашенная де Голлем самостоятельность внешней политики Франции, а стало быть, ее дистанцирование от Соединенных Штатов, не могли проявиться должным образом без придания нового качества ее отношениям с Советским Союзом. Учитывали мы в своих рассуждения большой капитал симпатии к нашей стране во французском народе, давние традиции отношений двух стран. Возник сложности представлялись нам преходящими, вызваны обстоятельствами конъюнктурного характера. Из этого мы делали вывод, что поворот к лучшему в отношениях с Францией не только желателен, но и возможен. Ближайшей задачей мы считали осуществление визита в Советский Союз генерала де Голля. Что же касается цели наших усилий, то мы хотели видеть ее в заключении политического договора между двумя странами.

Даже первая задача — визит де Голля в нашу стран представлялась весьма амбициозной. Что же касается второй, то она была близка к политической фантастике. Добавьте к этому, что не только в Москве, но даже в нашем посольстве, то есть среди тех, кто находился в прямом контакте с французской действительностью, люди, скептически относившиеся к таким замыслам, составляли подавляющее большинство.

Более того, и в Москве, и в Париже было немало и активных противников такой политики. Одни из них считали советско-французское сближение недопустимым по идеологическим соображениям, другие полагали, что в мире, скованном холодной войной, две страны из противостоящих лагерей не способны сказать какое-либо живое слово, третьи, наконец, будучи подвержены силе инерции, полагали, что спокойнее жить по старинке, без попыток перемен.

Однако, движимые энтузиазмом, мы были настроены оптимистически.

С. Виноградов активно использовал тот факт, что не так давно я побывал во Франции в роли переводчика Н. Хрущева во время столь успешного визита туда советского руководителя. Он брал меня с собой на самые ответственные свои беседы с де Голлем, с ведущими политическими деятелями страны, предоставляя большой простор для действий мне самому, Я обратил главное внимание на контакты на Кэ д’Орсе, затем на аппараты премьер-министра и Елисейского дворца. Уже первые знакомства показали, что двери там открываются, и я быстро, даже в положении первого секретаря, оказался вхож в кабинеты руководителей основных департаментов и служб министерства иностранных дел. Посол поддержал мое предложение о создании в посольстве специального реферата по советско-французским политическим отношениям, в задачу которого входило выявление квинтэссенции наших отношений во всех областях и подготовка предложений о том, как двигать их вперед. Мою работу посол замкнул на себя, что придавало мне уверенность, хотя и требовало немалой деликатности в отношениях с посланником и советниками посольства.

Одним словом, направление усилий посольства было определено, но в конце августа того 1963 года С. Виноградов отправлялся в очередной отпуск все еще без багажа каких бы то ни было достижений. Они пришли, и пришли, как это бывает, даже в такой, казалось бы, организованной области деятельности, как дипломатия, неожиданным образом. Случилось это так.

Посольство получило из Москвы информацию о том, что в марте 1963 года жюри некоей «премии Галабера» присудило эту премию за выдающийся вклад в развитие астронавтики первому в мире космонавту Ю. А. Гагарину. Правда, не одному. Другими лауреатами были американский космонавт Глен, два советских и несколько французских ученых. Основатель премии Галабер выражал надежду, что лауреаты смогут лично получить награды в Париже в период проведения во французской столице большого международного астрономического конгресса в конце сентября — начале октября. Москва спрашивала наше мнение, как отнестись к этому.

Имя Гагарина гремело по всему миру. Он был желанным гостем в разных концах земного шара. Его приглашали монархи, президенты, правительства. Но на такую возможность во Франции, с учетом рассказанного выше о состоянии наших отношений с этой страной, рассчитывать не приходилось. Вместе с тем у посольства не было сомнений в полезности приезда Ю. Гагарина во Францию, о чем мы и поспешили сообщить в Москву. Но выдаст ли французское правительство визу советскому космонавту? Москва поручила нам выяснить это прежде, чем принимать окончательное решение. Мне было поручено детально разобраться во всем этом.

И вот 29 августа мы вместе с работником группы науки и техники Поленовым беседуем с Галабером. Милый, очень приветливый человек. Он сам и его жена страстно увлечены всем, что связано с космосом. Галабер фабрикант средней руки. Свои накопления он вложил в премию его имени. При выборе первых ее лауреатов жюри сочло за честь присудить ее первооткрывателю космоса.

Уверенности у Галабера, что виза для Гагарина будет получена, нет. Напротив, ему известно, что МИД Франции, то есть политические инстанции страны, тормозят дело.

Я отправляюсь к Жаку де Бомарше, с которым успел неплохо познакомиться, ставлю вопрос. Слышу в ответ: поинтересуюсь. Уходят дни, недели, ответа нет. Его мы получили лишь 20 сентября, всего за неделю до намечавшегося прибытия Гагарина. «Виза выдана будет», — говорит мне Бомарше. Правда, добавляет: «Мы надеемся, что во время своего пребывания во Франции Гагарин не будет выходить за рамки обозначенных целей его приезда». Не только для нынешнего читателя, но и для нас, современников той эпохи такое предупреждение в отношении человека, имени которого суждено было навсегда остаться в истории человечества, звучало кощунственно. Добавлю большее: французское правительство полностью самоустранялось от приема Гагарина, отказалось организовывать какие-либо официальные контакты с ним и даже обеспечивать полицейское сопровождение в целях безопасности. Однако акцент я хочу сделать не на всех этих нелепых ограничениях и оговорках, а на том, что решение французских властей было положительным, и это приобрело в тот момент большой политический смысл. Что же касается всего остального — посмотрим, что произойдет дальше.

27 сентября самолет Аэрофлота с Гагариным на борту приземлился в аэропорту Бурже. С ним, прервав отпуск, во Францию вернулся и С. Виноградов. Уже около трапа Гагарина встречала толпа парижан. Если до этого о визите Гагарина писала только газета французских коммунистов «Юманите», то тут разом, как порох, этой новостью вспыхнули все средства массовой информации Франции. Как бы соревнуясь друг с другом, газеты публиковали на первых страницах крупные фотографии Гагарина, материалы о нем и его визите, о советских достижениях в космосе. Даже информация о турне по одному из районов Франции де Голля в этот и последующие дни была отодвинута на второй план, С каждым днем, с каждом часом сам Гагарин усиливал благоприятный эффект своей открытостью, меткостью своих замечаний, благожелательным стилем общения с печатью, умением прекрасно ориентироваться в обстановке, быть интересным собеседником в обществе людей самого разного общественного положения.

Успех его пребывания нарастал, как снежный ком. Уже на третий день Гагарина в торжественной обстановке и совершенно официально принимал в мэрии фешенебельного французского курортного города Довиля его мэр — видный деятель деголлевского движения граф д’Орнано. Затем последовали мэрии рабочих пригородов Парижа и, наконец, самого Парижа, встречи в Национальном Собрании и Сенате Франции, не говоря уже о завтраке от политбюро французской компартии во главе с Морисом Торезом. Премия Галабера, участие в астрономическом конгрессе — все это отошло на второй план. Французская общественность самого высокого уровня с энтузиазмом встречала первого в мире космонавта, посланца Советского Союза. Французское правительство вынуждено было подправлять положение по ходу дела. Никто из официальных лиц, разумеется, не вспомнил о несуразных ограничениях для пребывания Гагарина. Около автомашины Гагарина появился эскорт мотоциклистов. Министр иностранных дел Кув де Мюрвиль, принимая посла в дни визита Гагарина, счел необходимым выразить надежду, что пребывание Гагарина проходит нормально. Первооткрывателю путей в космос выпала миссия открыть и новый, длящийся по сути дела по сей день, период сближения между двумя странами. Старт был красивым. Правда, это был только старт, Впереди нас ждала непростая борьба и много усилий.