Приземлились. Хрущев приготовился к выходу. Стоит, ждет, когда откроется дверь. Я рядом, чтобы помочь там, внизу, с переводом. На лице премьера блуждает улыбка. Взглянув на стоящего тут же Громыко, он спрашивает его полушутливо: так зачем мы сюда прилетели?

— Давать МАТивированное объяснение, Никита Сергеевич?

Хрущев оценивает солоноватую игру слов министра, смеется, говорит:

— Министр понимает задачу правильно.

Через много лет из воспоминаний Сергея Хрущева я узнал, что именно во время перелета Москва — Париж советский руководитель окончательно уточнил, как ему вести себя на встрече в Париже, хотя принципиальное решение на этот счет было принято в аэропорту Внуково на короткой встрече членов политбюро.

Во французскую столицу Хрущев прилетел с запасом времени и накануне встречи нанес визит де Голлю. Это был не просто визит вежливости, а часть разработанного плана действий. Премьер сказал де Голлю, что хочет заранее ознакомить его с тем, что намеревался заявить в начале заседания на следующий день. Я зачитал по его указанию несколько страниц текста, сформулированного в самолете и отредактированного уже в Париже. В нем содержалось разоблачение шпионской акции Соединенных Штатов. Изложение завершалось, или, вернее, как бы обрывалось, на резкой критической ноте в отношении американского президента.

Наутро следующего дня перед самым выездом в Елисейский дворец, где состоялось заседание, мне, как переводчику, была вручена вторая часть заявления, о которой де Голлю не было сказано ничего. В ней ставился вопрос об извинениях со стороны Эйзенхауэра за полет Пауэрса и о том, чтобы Соединенные Штаты взяли обязательство не совершать подобных акций в будущем. От этого зависело, быть или не быть самому совещанию.

Выступая на самом заседании, Хрущев зачитал заявление полностью, то есть вместе с последним добавлением. Эффект неожиданности от такой концовки заявления Хрущева был полным. Было видно, что изучение текста, переданного Хрущевым накануне де Голлю (такая же акция была предпринята и в отношении английского премьера Мак Милана), настроило западных лидеров на бурное начало встречи, но не на такой крутой разворот событий. Началось обсуждение. Хрущев вел себя напористо, подчеркивая голосом и без того выразительную позицию. Эйзенхауэр растерялся. Лицо его покраснело от возбуждения. Он оказался в глухой обороне, не лучшим образом реагируя на натиск советского лидера. В острый момент дискуссии он вдруг попросил своего госсекретаря Гертера задать Хрущеву вопрос: остается ли в силе в сложившихся условиях договоренность о его визите в Советский Союз, сроки которого приближались? Вряд ли уместно было это делать на заседании четырех, а тем более в такой накаленной обстановке. Это только подлило масло в огонь и поставило американского президента в еще более тяжелое положение, поскольку из ответов Хрущева было ясно, что визиту этому не бывать. Де Голль как хозяин и председатель заседания пробовал внести примирительную нотку, мол, со спутников все равно скоро можно будет снимать все, что угодно и у кого угодно. Хрущева он попросил говорить тише, поскольку, дескать, небольшой размер помещения, где проходило заседание, позволял слышать ораторов и без повышения ими голоса, всех призывал искать выход. Поскольку Эйзенхауэр удовлетворить требования Хрущева был не готов, стала очевидна угроза срыва совещания, точнее, этот срыв тут же на глазах и происходил.

Не очень продолжительное это заседание завершилось достаточно ясным результатом: если Эйзенхауэр не пойдет навстречу Хрущеву, совещание должно закончиться, так по существу и не начавшись. Вечером того же дня Хрущев изложил свою позицию публично на многолюдной пресс-конференции, подчеркнув, что будет ждать ответа американского президента. Сам же на следующий день утром отправится в сопровождении министра обороны маршала Малиновского Ю. Жукова, посла и меня в Шампань искать деревню, в которой стояла часть Малиновского во время первой мировой войны, когда русский экспедиционный корпус был направлен во Францию для помощи французским войскам. Хрущев был в отличном расположении духа. Он нашел адекватную его на строениям развязку мучившей его в последние недели проблемы, порожденной Вашингтоном, так некстати заславшим в советское небо Пауэрса. В момент, когда мы в открытой маши не выезжали из ворот посольства, он, нагнувшись к спутникам, со смаком произнес: «Ну, вот мы и сделали Эйзенхауэра».

Перед отлетом в Москву Хрущев еще раз посетил де Голля. Он подробно разъяснил мотивы своих действий. С учетом несомненной досады де Голля в связи с тем, что Пария из-за столкновения между СССР и США стал местом «совещания-выкидыша», как его окрестили журналисты, советски: премьер специальное внимание уделил тому, чтобы оградит советско-французские отношения от негативных последствие случившегося. Де Голль Эйзенхауэра не оправдывал, хотя и не разделял полностью оценок, которые Хрущев давал президенту США. Что же касается отношений между Францией; СССР, то он, казалось, тоже проявлял заботу о них и даже подчеркивал, что «провал совещания в верхах не должен оказать какого-либо отрицательного влияния на дальнейшее и развитие». Все намеченное во время визита Хрущева в марте апреле, говорил он, остается в силе.

После срыва совещания в верхах в мае 1960 года в международной обстановке последовала полоса усиления напряженности. Она захватила и отношения Советского Союза с Францией. По германскому вопросу и в кубинском кризисе, который стал высшей точкой противостояния СССР и США, де Голль не только занимал сторону США, но и порой придавал своим заявлениям особую жесткость. Негативную реакцию в Москве вызывало форсированное сближение Франции и ФРГ. В свою очередь, Париж остро отреагировал на признание Советским правительством де-факто временного алжирского правительства в октябре 1960 года. Из Франции последовало предупреждение: если Советский Союз признает алжирское правительство де-юре, это повлечет за собой разрыв дипломатических отношений между Францией и СССР. 18 марта 1962 года между французским правительством и временным правительством Алжирской Республики были заключены соглашения о прекращении военных действий в Алжире на условиях осуществления самоопределения алжирского народа. На следующий день Советское правительство признало временное правительство Алжирской республики де-юре и заявило о готовности установить с ним дипломатические отношения. В ответ французское правительство отозвало из Москвы своего посла Дежана. Советскому послу было заявлено, что он «должен вступить в прямой контакт со своим правительством». Эта элегантная формула означала требование отъезда посла из Парижа. Отношения были, таким образом, снижены до уровня поверенных в делах.

В январе 1963 года был подписан франко-западногерманский договор о сотрудничестве. Этот шаг вызвал взрыв критики в Советском Союзе.

Я не отношу себя к знатокам германского вопроса. Как и многие, на веру воспринимал проводившуюся тогда нами линию резкого осуждения политики ФРГ. В то же время чем дальше, тем больше было видно, что Париж набирает очки перед ФРГ, выступая в роли непреклонного защитника ее интересов, а это, в свою очередь, отравляет наши отношения с самой Францией. Вместе с тем проблема гармоничного сочетания двух этих направлений — французского и германского — одна из важнейших задач для внешней политики нашей страны. Об этом свидетельствует более чем вековая история. Во время, о котором я веду рассказ, мы только начинали нащупывать пути придания динамизма нашим действиям в этой области, их правильной увязки в современной международной обстановке. А пока отношения СССР и с Францией, и с ФРГ были очень плохими.

Политические контакты с Францией оказались сверну ми. В проблему превращалось даже получение виз для го док во Францию по линии общественности.

В июле 1963 года меня направили на работу в посольство в Париже в качестве первого секретаря. Послы Советского Союза и Франции после отсидки в течение нескольких месяцев в столицах своих государств успели к этому времени вернуться на свои прежние места, и то, что ни одна из сторон пошла на назначение новых послов, было проявлением известной преемственности в отношениях, однако в остальном картина продолжала оставаться мрачной.