— На! — Довольно произнес Сергей и протянул мне бутылку.

— А что там?

— Спирт! Да не ссы, нормальный, вчера пили.

— Спирт? Не, не буду… — Ответил я, чем несказанно его удивил. Некоторое время мы побродили по округе и разошлись.

А немного позже Сергей повесился в туалете квартиры своей бывшей жены…

Пелым и Сочельник

Шашлычная на свердловском железнодорожном вокзале была дорогим заведением. Не потому что там кормили и наливали что-нибудь эдакое, нет, просто там были высокие цены.

Невзирая на Сочельник, за незатейливыми деревянными столами пили водку и закусывали люди, которые могли себе это позволить: геологи, золотоискатели, выпускники цыганских факультетов, прочие мутные личности, и мы — я, Сипок и Мирошник. Периодически за наш стол подсаживались хаотично бродившие по залу посетители. Один запомнился хорошо. Это был бородатый мужик в дубленке как у Шурика из фильма «Операция Ы».  Не успев сесть, он с громким стуком воткнул в деревянный стол выкидной нож, из тех, что продавались в каждом привокзальном ларьке, и сказал:

— Выпьем?

Сипок, с кривой ухмылкой, гыгыкнув, весело ответил:

— Угощаешь?

Мужик чего-то пьяно забормотал и свалил.

Водка, а тем более шашлык, который представлял собой три мясинки политые острым кетчупом, закончилась. Мы вышли на зимнюю, пахнущую тепловозной гарью, улицу. Садилось солнце. Мирошник мочился на железные ворота какого-то склада. Сипок задумчиво смотрел в предзакатное небо.

— А поехали в Пелым! – Внезапно сказал он. Ему надо было туда по делам съездить, к родственникам по линии жены.

Мирошник, который уже побывал в этом населенном пункте, отказался наотрез.

- Вон, с Шуряем съезди, - сказал он, применив знаменитую и простую как буряк  украинскую хитринку. Я, почуяв неладное, стал вяло отказываться, но водка, масса свободного времени и уговоры Сипка, победили рассудок, и уже через час я сидел в плацкартном вагоне поезда Свердловск — Что-то. И оно, это Что-то, находится еще дальше, чем Пелым. Хотя трудно представить, что в те места ходят поезда. И, судя по всему, живут люди.

Мы заняли свою боковушку, и, дабы скрасить дорогу, выпили…

Проснулся я ночью от того, что меня грубо трясли за плечо. Открываю глаза — наряд милиции. И женщина кричит:

— Ссадите их! Они матерятся! Дебоширы!

Я, не вникая в происходящее, говорю менту:

— Мы же спим!

Мент обернулся к недовольным пассажирам и резонно сказал:

— Да они же спят!

Сипок затаился наверху, я притворился спящим. Менты, для порядка походив по вагону,  ушли, и через какое-то время все стихло.

Оказалось, что пьяный Сипок, который и трезвый-то с пренебрежением относился к общепринятым правилам поведения, упал в ночи с верхней полки. Ну и вспылил. Вагон проснулся от невыносимого сквернословия и вызвал наряд. Нас может, и побили бы пассажиры, но большинство ехавших в вагоне мужиков бухало вместе с нами. Так что — обошлось…

Наступило похмельное утро. Сдерживая тошноту, я вышел покурить в тамбур, в углу которого за ночь вырос желтый сталлагмит из мочи. Подходили стершиеся из памяти мужики и предлагали скинуться на поправку здоровья. Причем вели себя как старые-добрые кореша и называли Саньком.

Денег у меня уже не было, да и пора было выходить, приехали. Часов в 10 утра мы с Сипком сошли на промерзшую гостеприимную землю поселка Пелым. Встречала нас стая одинаковых собак, судя по всему, отец у них был один, и был он породы Лайка.

Поселок стоял в заснеженном поле, вдали чернела тайга. Кроме железнодорожной платформы вокруг не было ничего. Сипок посмотрел на лес и сказал:

— Я однажды летом вон туда посрать сходил… — И захлебнулся смехом.

— И хули? Че я, в лесу не срал? — Ответил я, не поняв тонкой иронии Андрея. Сипка Андреем звали, Юбиным.

— Да гнус!

— И как?

— Да вообще пиздец, жопа неделю чесалась, сидеть не мог…

Мы шли по центральной улице Пелыма мимо какого-то камня, который лежал посреди дороги.

— Блядский камень, — сказал Сипок, показав мне единственную достопримечательность этих мест, — тут бляди собираются…

Я кивнул, хотя и не поверил — откуда тут бляди-то возьмутся?

Мы подошли к модульному финскому дому, довольно просторному, и вошли вовнутрь. Тут проживали родители жены Сипка, которые его тихо ненавидели, но ради дочери терпели. Родственники холодно поздоровались и попросили к столу. Подавали щи. Таких крупно нарезанных овощей и капусты я больше в жизни не встречал. А может это они специально? Стопочку, на которую я возлагал большие надежды, тоже не поднесли…

Атмосфера в доме к нахождению там не располагала, и мы пошли в поселковую школу, куда должна была через некоторое время приехать сестра жены Андрея. Передать ей надо было что-то. Это было последнее дело, ради которого мы приехали в Пелым, чему я был несказанно рад. Мороз, тишина, лай одинаковых собак и вертикальные дымы, отчего-то угнетали меня.

Школа представляла собой ничем не примечательное ветхое одноэтажное здание. Типа барака. Вряд ли день первого звонка тут можно было сделать праздничным событием. Да и последнего тоже. Но вот зато сортир тут был уникальный! Может на севере и все такие, не знаю, но представьте себе: открываете вы дверь в туалет, и перед взором предстает гора из бетона выше человеческого роста. И на самом верху два очка. Зато когда восседаешь, входящие люди выглядят ниже тебя по званию и должности. Но ощущение это обманчиво. Когда в сортир заглянул Сипок, я почувствовал себя неловко — сидишь, как на постаменте…

К вечеру все дела были улажены. Мучимый не проходящим похмельем я, натужно улыбаясь и через силу учтиво поддерживая беседу, просмотрел детские, школьные и институтские фотографии обеих сестер, после чего мы сели на поезд и с облегчением отбыли в Свердловск. Проснулся я уже бодрым и здоровым, а Пелым, по прошествии некоторого времени, стал казаться милым таежным поселком…

Обычный вечер, обычный день…

Петербургская осень мрачнее вдвойне, если отсутствуют мани, а времени для рефлексии и созерцания действительности, наоборот полно. Я и Горби находились именно в таком положении, и оно усугублялось еще тем, что мы были молоды и энергичны.

Наскребли на пиво, благо до кириенковского дефолта 1998 года стоило она меньше трех рублей. Точнее два пятьдесят за бутылку «Студенческого».  Моросил дождь, липкий холодный воздух неприятно касался шеи. Впереди чернел провал «холодной трубы», подземного перехода под Невским. Горби закурил, и сразу:

— Сигареты не будет? — Какой-то нездорово выглядящий подросток.

Горби зло выпучил глаза, выдержал паузу и коротко ответил:

— Съебался!

С разных сторон темного перехода раздались негодующие голоса. Кто-то попытался схватить Горби за одежду. Он вырвался. Нас начали обходить со всех сторон.  Я схватил бутылку за горлышко и как мог страшнее закричал:

— Ну что, сявки, давай бля, подходи! — Это почти все, что я могу сказать на фене.

Нас обтекала равнодушная толпа. Все делали вид, что ничего особенного не происходит.

Подростки растворились во тьме перехода, казалось, что оттуда нас провожают их светящиеся ненавистью глаза.

Мы шли к площади перед Казанским собором по делу. Пустяковому, но других все равно не было, да и не предвиделось. Хотели продать поддельные часы Casio G-Shock какому-нибудь прохожему, и на вырученные деньги перекусить. Или выпить. По настроению.

У Казанского людей почти не было, мы положили часы на покрытую мелким щебнем дорожку и сели на скамейку напротив. Покупатель должен был не только появиться, но и догадаться, что часы выставлены на продажу. План бредовый, но для пьяных бездельников — в самый раз.

Не прошло и пяти минут, как какой-то проходящий мимо хачик нагнулся, взял наши часы, сунул их себе в карман и нагло плюхнулся на соседнюю скамейку.

Мы вскочили и подошли к этому ребенку гор: