Рожинский, казалось, утратил влияние на события. Но русские и польские противники покорения Сигизмунду во главе с "нареченным патриархом" Филаретом сумели в этом всеобщем "замещении" объединиться. 29 декабря 1609 г. они приняли ещё один беспримерный документ: "Присягу" самим себе (с. 54–55). Лжедмитрий II, оказавшись в собственном лагере в роли заложника, бежал из Тушина в навозных санях. Оставшись без знамени, служилые люди всех чинов, "поговори" с Филаретом и Рожинским, постановили считать беглеца самозванцем и более никаким "царям Димитриям" больше не служить.
Одновременно они положили держаться друг за друга "и против Шуйского с братьею и его советников, и против всякого неприятеля стояти, и биться до смерти, и друг друг не подати" (т. е. не предать). Договорились вообще из московских бояр "на Московское господарство господарем никого не хотети". Этот пункт вряд ли пришёлся по нраву Филарету, но заявить о желании видеть на престоле своего сына в той опаснейшей обстановке было бы безумием. Вполне вероятно, что никаких планов на трон для сына у "нареченного патриарха" в это время вообще не было.
"Присяга", видимо, была временным компромиссом со сторонниками польской кандидатуры на престол. Лишь позже, в январе 1610 г., в Тушине появилась идея, надолго укоренившаяся в умах россиян: призвать на царство сына Сигизмунда III, юного королевича Владислава, которому лишь следующим летом исполнится 15 лет. 31 января посольство осиротевших тушинцев во главе с боярином М.Г. Салтыковым явилось в королевский лагерь под Смоленском с детально разработанными условиями призвания на московский престол Владислава (с. 58–69).
Участники русского посольства говорили от лица "Филарета патриарха", затем бояр и прочих чинов, "от патриарха и от всей земли". Историки, как правило, видят руку Филарета в многочисленных условиях охранения православия. По вера имела огромное значение не только для него. Даже прожженный политический делец Салтыков, по словам очевидцев, плакал, убеждая короля в необходимости свято хранить в России "греческую веру". С другой стороны, чисто политические статьи отнюдь не выходили из сферы интересов Филарета Никитича.
Тушинские послы указали полякам, что Смута не есть дело только русское: в ией участвуют "короны Польской и Великого княжества Литовского многие люди. По этой общей вине многая невинная кровь христианская бесчисленно и подобно рекам пролилася". Смысл призвания Владислава был сформулирован чётко. Речь шла не об объединении стран под одной короной и тем более не о восточных завоеваниях Речи Посполитой. Добиваясь мира и любви с соседями, говорили послы, мы хотим "коруне Польской и Великому княжеству Литовскому, также царству и великому господарству Московскому расширения и прибавления".
Исходя из этого замысла, Салтыков со товарищи настаивали на соблюдении составленных в Тушине при непосредственном участии Филарета условиях. Первым из них было венчание Владислава на царство в греческой вере "по древнему чину" в Москве, православным патриархом. Помимо общих деклараций о защите православной веры и Церкви, её иерархии, святынь и имуществ (пункты 2–4) послы требовали от короля заранее условиться, что католические и лютеранские "учители" на Руси не появятся, что православным по-прежнему будет запрещено менять веру, что римский костёл будет построен по крайней нужде в Москве один, да и тот за городом, "а жидом в Московское господарство с торгом и ни с какими делы приезжать не велеть".
В пунктах 5–7 гарантировалось сохранение и прибавление прав и имуществ московских служилых людей. В пунктах 8 и 11 — сохранение русского суда (с запрещением казнить и ссылать "без совету бояр и думных людей", а также преследовать родственников опальных). В пункте 14 — сохранение старых налогов. Соседям следовало договориться о совместной обороне государств, в особенности от татар (п. 9—10), взаимном размене пленных (п. 12), свободной торговле (п. 15), о запрете "выхода" крестьян от хозяев и борьбе со стремлением холопов к "воле" (п. 16–17), в связи с чем требовалось подумать, не искоренить ли вообще казаков (п. 18).
Словом, Российское государство по проекту договора приобретаю иноземного (шведско-польского) государя, не имеющего права изменять "старины" и способного привезти с собою немногих "польских и литовских панов", которые не могли захватить "на Москве и по городам воеводств, и старосте, и иных урядов" (п. 13). Проблема, однако, заключалась в том, что все эти договоренности следовало утвердить с польским королем Сигизмундом, который становился гарантом их выполнения!
В тушинских условиях было отмечено, что дополнительные вопросы будут решены, когда король будет "под Москвою или на Москве", по совету с патриархом, Освященным собором, боярами и дворянами. Поэтому Сигизмунд в своем "Отказе" (ответе) 14 февраля 1610 г. согласился буквально на всё, заметив только на пункт 1-й (о коронации Владислава патриархом), что ответит окончательно, "когда Господь Бог волю и время по успокоении доскональном того государства пошлёт" (с. 69–73). Ловушка была очевидна. Сигизмунд оставлял за собой право, поразмыслив, взять власть на Руси сам. Заметив её, Салтыков с товарищами добились от Сигизмунда более ясного "респонса". что-де "царём и великим князем сына нашего Владислава учинити хочем" (с. 73–75).
Договор был составлен безупречно во всём, за исключением реальных гарантий сто выполнения, когда Сигизмунд "успокоит" Москву. По и здесь Филарет, которому первому был адресован королевский "регионе", и его товарищи уповали не на одно лишь провидение. Предсказуемое желание Сигизмунда захватить российский трон для себя, а не для сына, чтобы затем восстановить утраченные права на шведскую корону и основать сильнейшую в Европе династию, должно было вызвать мощное сопротивление не только в Москве и Стокгольме, но и в Кракове.
Сразу после переговоров с тушинскими послами Сигизмунд отправил польским сенаторам послание, пытаясь доказать, что не стремится всеми силами к московскому престолу пн для себя, ни даже для сына. "Хотя при таком сильном желании этих людей (Салтыкова с товарищами. — Авт.) мы, по совету находящихся здесь панов, и не рассудили вдруг опровергнуть их надежды на сына нашего, дабы не упустить случая привлечь к себе и москвитян, держащих сторону Шуйского, и дать делам нашим выгоднейший оборот, — писал король, — однако, имея в виду, что поход предпринят не для собственной пользы нашей и потомства нашего, а для общей выгоды Республики, мы без согласия всех чинов её не хотим постановить с ними ничего положительного".
Король был вынужден оправдываться, поскольку застрял под непокорным Смоленском, остро нуждаясь в пополнении войск и деньгах на жалованье, ратникам. Чтобы получить у сенаторов просимое, он должен был обещать расширение границ Речи Посполитой и уповать на завоевания в России[89]. А такие желания вполне могли в скором будущем резко усилить сопротивление россиян и в итоге похоронить мечты о московской короне.
Если король Сигизмунд чувствовал себя неуверенно, то в Тушине ко времени возвращения послов из-под Смоленска царил уже полный разброд и шатание. Рожинский, в нарушение присяги от 29 декабря 1609 г., интриговал с целью вернуть объявившегося под Калугой Лжедмитрия II. Судя по тому, что среди казнённых при раскрытии этого заговора гетмана был зять Филарета И. И. Годунов, в деле участвовала и часть русской знати. "Царица" Марина Мнишек бежала якобы к мужу, но оказалась в лагере Сапеги, отступившего к Смоленску, открыв Тушино для удара армии Скопина-Шуйского.
Отступление Сапеги из Дмитрова 27 февраля 1610 г. было вынужденным. Ещё в начале месяца Дмитров был обложен летучими отрядами Скопина, использовавшими для быстрого передвижения лыжи. Тесня неприятеля острожками, уничтожая фуражиров и часто налетая на крепость "с огненным боем", ратники Михаила Васильевича прочно сковали инициативу Сапеги. Сам князь стал с войском на дороге из Троицы к Дмитрову. Он энергично использовал все не занятые в блокаде Сапеги силы для походов на неприятеля. Лисовский с казаками был заперт в Суздале. Пан Млоцкий отбивался от налетов двухтысячной рати лыжников под Брянском. Разъезды пугали врагов в Тушине, где шли споры, "поддаваться" ли на волю польского короля.
