Происходящее было настолько необъяснимо и невероятно, что автор "Нового летописца" описал возведение Казанского митрополита Гермогена на патриарший престол перед рассказом о перенесении мощей Димитрия, которые Шуйский якобы встречал под Москвой уже вместе с патриархом. Но мощи были встречены 3 июня, через два дня после коронации Василия. Грамота о явлении и чудесах от мощей стала рассылаться по стране 6 июня. А Гермоген, согласно подлинному чину его поставления на престол[54], стал патриархом только через месяц, 3 июля.
По общему мнению историков, задержка была вызвана тем, что Шуйский хотел видеть на патриаршем престоле исключительно Гермогена (и потому пошёл на столь опасные для него нарушения?), а тому требовалось много времени, чтобы прибыть из Казани. Но, во-первых, нет убедительных сведений, что Казанский митрополит находился именно в своей епархии.
Во-вторых, кому же тогда принадлежит речь на царском венчании Василия 1 июня, ещё в 1848 г. изданная А. Галаховым как речь Гермогена?[55]
Исследователи, не говоря уже об эпигонах, предпочли обойти вниманием эту речь. Признание произнесения её Гермогеном означало бы, что ему не пришлось совершать долгий путь из Казани в столицу, но он по каким-то причинам уклонился и от участия в московском кровопролитии, и от открытия мощей то ли убитого, то ли самоубившегося сына Ивана Грозного, то ли безвестного мальчика, чья смерть прикрывала чудесное спасение истинного царевича.
То, что колебания Шуйского были, по крайней мере отчасти, связаны с позицией Гермогена, подтверждается тем фактом, что митрополит был избран на патриарший престол "не в очередь", мимо старейшего святителя митрополита Новгородского Исидора, игравшего главные роли и при царском венчании Василия, и при доставлении на патриарший престол самого Гермогена. Обойдён был и Ростовский митрополит Филарет — третий по старшинству после патриарха, второй по значению митрополии, первый по знатности рода. И — уже оказавший Василию Шуйскому важнейшую политическую услугу с мощами царевича Дмитрия.
Но какова могла быть позиция Казанского митрополита? Можно догадываться, что никогда не упускавший случая принять участие в канонизации святых Гермоген не случайно никоим образом не коснулся дела Димитрия, фактически осужденного Освященным собором в 1591 г. с подачи самого Шуйского как невольный (по болезни) самоубийца. Конечно, дело о бедном царевиче было состряпано грязно, но не подтасовавшему документы Василию Шуйскому было его пересматривать! Далее, кем бы он ни был, "царь Дмитрий Иванович" был законно венчан на престол, и Гермоген всего несколько недель назад спорил с ним, как с царем, — а теперь царь был убит. Четыре государя за один год[56], из них двое убитых — это показалось бы слишком не только щепетильному Гермогену!
Можно понять, что бесчестному Шуйскому нужен был для "утишения" государства незапятнанный и энергичный архипастырь, а положение Церкви было столь плачевно, что выбирать было почти не из кого. Но почему царь Василий думал, что после его венчания Гермоген станет для него более приемлемым, чем Филарет Никитич, с готовностью принявший сап Ростовского митрополита и отправившийся за мощами царевича Дмитрия в Углич? Почему Шуйский оставил свои сомнения и решился на патриаршее поставление столь самостоятельной и непреклонной личности?
Это как раз очевидно. Даже критичный Костомаров, ошибочно утверждавший, что Гермоген был удобен Шуйскому постольку, поскольку "отличался в противоположность прежнему патриарху фанатическою ненавистью ко всему иноверному", признавал, что "для Гермогена существовало одно — святость религиозной формы"[57]. Он мог уклониться от участия в открытии мощей и прославлении сомнительного святого — но канонизированного Димитрия признал безоговорочно. Василий Иванович был более чем сомнительным кандидатом на престол — однако миропомазанный царь был для Гермогена "воистину свят и праведен". Только став царём, Шуйский мог быть абсолютно убежден, что, какие бы разногласия ни разделяли их отныне с Гермогеном, тот буквально положит душу свою для защиты его престола.
Что же касается "фанатической ненависти ко всему иноверному", то это оборотная сторона образа патриарха Гермогена в ура-патриотической историографии, видевшей в Смуте одни происки иноземцев и не желавшей признавать тот факт, что иностранная интервенция была лишь следствием внутренней, гражданской войны.
Последние минуты Дмитрия Самозванца. Художник К.Б. Вениг
По каким же причинам Шуйскому никак не подходил на патриаршем престоле опытный царедворец Филарет. Его можно было обмануть, поманив патриаршим престолом и заставив помочь Василию Ивановичу в подготовке воцарения. Но Филарет Никитич не стал бы не то что всеми силами защищать, а просто терпеть на престоле" узурпатора, ради сохранения власти приносящего в жертву всю страну, только потому, что тот миропомазан. Филарета боялся гораздо более умный, мирно занявший престол Борис Годунов. Шуйский, значительно более мелкая личность, боялся Филарета ещё сильнее.
Мы не знаем, что происходило в царском дворце весь июнь — целый месяц между коронацией царя Василия, прибытием в Москву Филарета — и поставлением в патриархи Гермогена. Очевидно только, что положение Филарета Никитича было проигрышным. Его уважали, ему сочувствовали, но веса среди архиереев он ещё не имел. Патриархом он мог стать только по ясно выраженной воле царя. Возражать против очевидно выигрышной кандидатуры старого, мудрого, учёного, заслуженного и волевого митрополита Гермогена Филарет не мог.
Не мог он и в отместку за обман выступить против Василия Ивановича. Дело не только в том, что Шуйский был уже венчан на царство. Что его в любом случае вынужден был, по собственным убеждениям, поддержать глубоко уважаемый Филаретом Гермоген. А в том, что хитроумный Василий Иванович поставил московскую знать между своим троном и угрозой народной войны.
Умелое противопоставление знати и народа было разыграно Василием Шуйским блестяще. Ещё 19 мая 1606 г., на третий день после убийства царя Дмитрия Ивановича, когда православная Москва замерла в ужасе от своих преступлений: цареубийства, истребления поляков и литвы, грабежей и насилий, — сторонники Шуйского устроили в 6 утра собрание на Красной площади, а сам он предложил боярам и архиереям выйти из Кремля и договориться с народом. Народ только что показал себя как лютый зверь. Большая часть московской знати ещё не знала, что зверства были спровоцированы агентами Шуйского.
Напугать знать было необходимо. Сразу посте цареубийства, рассказывает "Новый летописец", "начали бояре думать, как бы известить всю землю, чтобы приехали из городов к Москве всякие (выборные) люди, и как бы по совету выбрать на Московское государство государя, чтобы всем людям (угоден) был"[58]. Представительный Земский собор был слишком непредсказуем в своих симпатиях, чтобы устраивать Василия Шуйского. Эту затею с нелепой для него законностью и народным представительством боярин должен был пресечь.
Председателем на Земском соборе должен был по чину стать патриарх. И он на Руси был. Грек Игнатий, несомненно, повиновался бы воле знати и выборных представителей народа. Однако в этот же день к моменту выхода бояр на площадь — когда только успели — патриарха низложили архиереи, крайне недовольные незаслуженным, на их взгляд, возвышением иноземца, которого они сами же выбрали по воле самозванца. Игнатия обвинили в измене Борису Годунову и угодничестве перед Лжедмитрием, которым он якобы снискал патриарший престол. Думали объявить, что Игнатия "без священных рукоположений возвёл на престол рострига"[59], что он вообще не патриарх, но большинство сумело понять, что духовенству не следует ставить себя в столь глупое положение. Сочли достаточным обвинить Игнатия в преступлении, совершенном накануне свержения Лжедмитрия. Было заявлено, что сей латинствующий еретик, не крестив по православному обряду мерзостную папёжницу Маринку, миропомазал её, допустил к таинству причащения и таинству брака. О том, что архиереи и архимандриты сами в полном составе участвовали в этой церемонии, забыть было легче, чем объявить, что они рукоположили и одиннадцать месяцев подчинялись якобы "беззаконному" архипастырю!
