Он лежал, забросив руки за голову. Смотрел в потолок. Ирине был виден его темный сосок, впалый живот…

– Отвернись, – попросила она. – Я встану, сделаю кофе.

– Не нужно. Лежи.

Он встал, не стесняясь своей наготы, сгреб одежду и пошел из спальни. Десять минут спустя хлопнула входная дверь, и наступила тишина.

Вот и все. Еще одна страница – даже не глава – ее непутевой жизни. А сказал, разберемся…

– Девчонки, тачка! Ловите! – Стайка девушек, шумная, смеющаяся, бросилась через дорогу к желтой машине с гребешком «такси» на крыше, припаркованной на противоположной стороне улицы. Одна из них рванула дверцу со стороны пассажира, заглянула внутрь и завизжала. Визг подхватили подружки. Стали останавливаться редкие прохожие. Раздались голоса: «Что случилось?» «В чем дело?» «Чего орать-то?»

Кто-то заглянул в машину и отпрянул:

– Водителя убили! Вся голова в крови!

Вскрикнула какая-то женщина, за ней другая. Стали раскрываться окна, кто-то выскочил из подъезда, подбежал. Любопытных прибывало. Прохожие, завидев толпу, бежали узнать, в чем дело.

Через двадцать минут примчался, завывая сиреной, патруль, затем оперативно-следственная бригада. Люди стали рассасываться. Желающих записываться в свидетели не было. В конце концов, остались три плачущие девушки.

В машине были включены фары ближнего света и красные габаритные огни – она была как на витрине. Окно со стороны пассажира опущено. На улице было темно – редкие фонари освещали слабо. Водителя звали Егор Кириллович Овручев, работал он в такси-сервисе «Орион». Капитан Николай Астахов взял бормочущий микрофон, представился. Ему ответила девушка-диспетчер номер тридцать шесть.

– Как вас зовут, – спросил капитан.

– Валя Удовенко, – ответила диспетчер. – Что случилось? Гера не отвечает… Что?

Капитан спросил, когда в последний раз она разговаривала с Овручевым. Девушка подумала и ответила, что сорок минут назад передала ему заказ на Пятницкую тринадцать. Егор как раз высадил пассажира на Стрелецкой сорок шесть; он принял заказ и поехал на Пятницкую. Это было… – она запнулась, – в десять двадцать две. После этого он не отвечал!

Капитан посмотрел на часы – было одиннадцать пятнадцать. В десять двадцать две, то есть пятьдесят три минуты назад, Овручев принял новый заказ, а спустя несколько минут был убит, не успев отъехать от дома номер сорок шесть по Стрелецкой, где высадил пассажира.

– Что случилось? – повторяла она. – Где Гера? – В голосе слышался испуг.

– Когда началась его смена?

– В семнадцать ноль-ноль… Шесть часов назад, – ответила диспетчер и вдруг спросила: – Он жив? Мне звонили с Пятницкой, он не приехал и не отвечает.

– Он не сказал, может, собирался взять кого-нибудь по дороге? Мужчину, женщину? Возможно, вы слышали какие-то звуки в салоне – голос, кашель… что угодно?

– Да разве у меня есть время прислушиваться? – сказала она и повторила: – Что с ним? Он жив?

– Почему вы спросили?

– Полгода назад у нас убили таксиста, забрали выручку. У него и было всего ничего, только заступил. И не нашли. И теперь… Гера. Тоже вечером, в одиннадцать.

– Мне нужны телефоны заказчиков на Стрелецкую сорок шесть и на Пятницкую, – сказал капитан.

– Минуточку!

– Давайте. На Пятницкой… Какой номер дома, вы сказали?

– Тринадцать. Пишите. – Девушка продиктовала номера телефонов.

Он записал и позвонил по первому – клиенту со Стрелецкой. Там откликнулись сразу. Трубку взял мужчина, видимо, немолодой. Подтвердил, что домой приехал на такси… Когда? В десять с минутами, точное время назвать не может. Может, четверть одиннадцатого, не позже. Был у друга на дне рождения, на проспекте Мира. Ну, выпил, как водится, и решил добираться на такси – до Стрелецкой не ближний свет. На улице он никого не видел, может, и были люди, но он не обратил внимания. Было холодно, обещали дождь, в центре в это время людно, а у них на Стрелецкой почти никого.

– А что случилось? – спросил он.

– То есть вы видели, что таксист уехал пустой? – уточнил Коля. – Он заезжал во двор?

– Нет, остановился на улице. Мой подъезд выходит на улицу. По-моему, сразу уехал. Я как-то… не обратил внимания. Спешил домой, замерз, забыл плащ у Кости… Это мой друг, чей день рождения, а у меня радикулит.

– Вы слышали голоса, возможно? Возможно, дверца открылась или захлопнулась?

– Нет, голосов не было. И дверца тоже… Я никого не видел… Да и не смотрел. А что случилось? – повторил он.

– Спасибо и спокойной ночи, – сказал капитан Астахов и отключился.

Женщина, ответившая по второму телефону, долго не могла взять в толк, чего от нее хотят. Такси она заказывала, но машина не приехала, а ей нужно было на вокзал встречать дочку с внуком, и, главное, не перезвонили и не дали другую машину, безобразие! Она этого так не оставит! Дозвонилась до оператора и все ей высказала. Такси пришлось ловить прямо на улице… И так далее. Только что добрались домой, слава богу!

Никаких ниточек, ведущих к убийце, не просматривалось. Картина складывалась следующая. Овручев высадил пассажира у дома сорок шесть, не успел отъехать – машина еще была на ручнике, – как его застрелили, видимо, через открытое окно. Был произведен один выстрел – в лобную часть головы. Следов ограбления выявлено не было, выручка на месте, равно как и документы. Убийца даже не потрудился забрать гильзу – она закатилась под переднее колесо, там ее и нашли.

Завтра криминалисты доложатся насчет отпечатков… Хотя какие отпечатки? Убийца, скорее всего, даже не прикоснулся к машине. Займутся гильзой, определят оружие, если повезет; следствие пойдет своим чередом, но у капитана Астахова было чувство, что дело закручивается какое-то дохлое. Впрочем, его всегда мучили дурные предчувствия, поскольку он был скорее пессимистом по жизни, чем оптимистом…

– Савелий! – воскликнул Федор Алексеев[2], шарахаясь от дружеской руки Савелия Зотова, от души приложившего его по спине. Савелий не ожидал подобной реакции и испуганно отдернул руку. Несколько исписанных листков упали на пол.

– Федя, ты что? Я не хотел, – залепетал Савелий. – Я окликнул, а ты не ответил, я и хлопнул тебя! Извини! – Он нагнулся, собирая с пола листки.

– Я задумался. – Федор перевел дух.

– О смысле жизни? – не удержался Савелий, кладя листки на стол.

– О нем. О чем еще может задуматься всякий уважающий себя философ? Тем более профессия располагает к стоическому восприятию окружающей действительности.

Федор Алексеев преподает философию в местном университете, где пользуется заслуженным уважением коллег и любовью студентов, которых он называет студиозусами, учнями и недорослями – под настроение. Иногда, правда, вагантами, но это уже высший пилотаж. Студиозусы, учни… и так далее, хотя и любят Федора, но спуску ему не дают – устраивают дурацкие приколы, задают каверзные вопросы, а однажды надели его знаменитую черную шляпу с широкими полями на Коперника, чей бронзовый бюст украшает вестибюль факультета, хотя философия не имеет никакого отношения к великому астроному. Обезьянничают также с клетчатым шарфом Федора и трубкой – его последней культовой фенькой. По убеждению Федора, трубка помогает сосредоточиться, даже незажженная. Любо-дорого посмотреть со стороны на семинар в любимой Федором аудитории-амфитеатре: на скамьях от подиума до потолка, как птицы на жердочках, сидят молодые люди – парни и девушки, – с многослойно обернутыми вокруг шеи черно-зелеными клетчатыми шарфами, а парни в придачу с незажженными трубками в зубах, которые они картинно «курят», причем некоторые для правдоподобности пыхтят и кашляют. А на подиуме «вышивает» Федя-Философ в таком же шарфе и с трубкой в нагрудном кармане пиджака.

Но Федору палец в рот не клади! У него свое убийственное оружие – эрудиция, логика и чувство юмора. Попасться ему на язык – удовольствие ниже среднего. Кроме того, его опыт работы с молодняком тоже с весов не скинешь – в свое время он служил в детской комнате милиции и насмотрелся всякого. А также оперативником – пока, по его собственным словам, не сменил военный мундир на академическую тогу. Голыми руками его не возьмешь, но договориться всегда можно. Достичь консенсуса и компромисса. Ему принадлежит крылатая философская фраза, повсеместно цитируемая студиозусами: «Здоровый компромисс – двигатель прогресса». И еще одна: «Здоровый диалог – залог взаимопонимания». Были и другие, законспектированные и цитируемые, но эти две явили собой «потолок», по выражению студиозуса Лени Лаптева, летописца и биографа Федора.