— Ты знаешь, где Бонни?

— Я уже ответила. Нет.

— И я — нет. И они — нет. Считаю, они проверяют его знакомых.

— Надеясь, что кто‑то да приведет к нему?

— Именно.

— Но, может, он к себе домой уехал?

— Про то им неведомо.

— М — да. — Она задержала на мне взгляд. — Как по — вашему, это те самые, что покушались на нас?

— Не исключено.

— А зачем же им так высовываться?

— Скорее всего дилетанты. Им требуется подогревать свое раздражение.

— Ну ладно… Раз уж вы тут, хотите кофе? Или чего покрепче?

Я взглянул на часы. Эйлина наверняка уже легла.

— А что у тебя водится из покрепче?

— Виски.

— А, недурно. Но и от кофе не откажусь.

— Отлично. Снимайте пальто и располагайтесь.

Выходя, она погасила люстру и включила торшер у тахты. В комнате сразу стало уютнее и теплее. Многое тут, догадался я, куплено в комиссионке и на распродажах. Иначе молодой женщине, живущей на свой заработок, не обставиться. До нашей женитьбы Эйлина жила в одной комнате и всей собственной мебели у нее стояло одна — две вещи, чтоб хоть немножко скрасить безликость рухляди, которую насовал в комнатушку хозяин в потугах оправдать подешевле вывеску «меблированные комнаты». Как я увидел, сняв пальто и осмотревшись внимательнее, Юнис увлекалась эпохой конца девятнадцатого века: на стенах портреты деятелей и пейзажи того времени. Висело несколько незнакомых мне этюдов Сатклифа. Я был удивлен.

От созерцания городской улицы с большой вывеской, рекламирующей «Виски Дьювара», прилепленной на углу какого‑то здания, меня оторвало появление Юнис с бутылкой этого самого напитка. Я праздно пораскинул, сколько же миллионов литров этой жидкости поглощено между тогдашним годом и нынешним. Скольким романтическим сценам оно придало блеска и сколько фитилей трагедии подпалило!

— Чайник греется. Кофе будет готов через минуту, — она разлила виски. — Воды добавить?

— Нет, спасибо. Так выпью. А ты, оказывается, страдаешь ностальгией, — я жестом показал на стенку.

— Самая, по — моему, влекущая эпоха. Славно жилось тогда: турнюры, корсеты, огромные шляпы, экипажи с кучерами. Вот бы очутиться там!

— Зловонные канавы, ночные горшки, туберкулез и дифтерит. И в помине нет Акта о собственности замужних женщин, нет развода, нет права голоса.

— Обходились же!

— Некоторым да, удавалось.

— Я бы обошлась.

— Ты бы приковала себя к решетке, на манер суфражисток.

— О, нет! Только не я! Так действовали женщины, которые не могли добиться желаемого по — иному.

Привстав, Юнис сняла со стены свой портрет — к этой фотографии я особо не присматривался — и протянула мне. Пышно взбитые волосы, огромное колесо шляпы, талия в рюмочку, тесный — мыском — корсаж, поддерживающий полуобнаженную грудь, роскошную, ослепительно белую. Улыбка на губах в точности такая, какой она дарит меня сейчас.

— Хм, пожалуй, ты добилась бы своего.

— Не сомневайтесь.

— А какие у тебя в нашу эпоху желания?

— Быть собой. На сто процентов. Все сто процентов времени.

— Воинствующая феминистка?

— Только для себя. А другие пусть о себе заботятся сами.

— Ну хоть в честности тебе не откажешь.

— То есть вы меня не одобряете. Я ни на миг не сомневаюсь, что вас воротит от воинствующего феминизма, но хотя бы теоретически вы способны одобрить, поддержать солидарность женщин, объединившихся в союз ради совместного блага. Женщина же, которая заявляет, что заботится только о себе, подрывает ваши мужские устои, — теперь она улыбалась ехидно.

— Хм — м, возможно, я не так уж и ошибался насчет вас.

Еще минуту она не сводила с меня взгляд. Но я молчал, не объясняя дальше, и мне показалось, в глазах ее появилась тень вызова, словно бы она не так уж и тверда в своих воззрениях, как выставлялась.

— Чайник кипит, — обернулась она к двери. — Вам с сахаром?

— Один кусочек, пожалуйста.

Юнис внесла чашки, расставила их на столике и присела у дальнего валика дивана.

— Растворимый. Настоящий кофе, извините, кончился.

— Он ужасно подорожал последнее время.

— Уж мне ли не знать!

Я прихлебнул еще виски в ожидании, пока кофе остынет.

— Когда наведывался к тебе Боини? В последний раз, я имею в виду?

— В воскресенье вечером. Днем‑то мы тоже виделись. Но он позвонил потом, сказал, что между вами возникли трения, и попросился переночевать. Я недвусмысленно дала понять, что на большее пусть не рассчитывает.

— Но он не преминул попробовать лед?

— А как же! Вполне естественно, по — моему. В общем, я разрешила ему приехать, и он спал тут, на диване. — Она засекла мою усмешку. — Что тут такого забавного? Наврал небось, что повезло?

— Нет, нет.

— Но вы так заключили.

— Говоря откровенно — да.

— Неужели такой неотразимый? Братец ваш? Настолько, что, едва завидев его, женщины тут же сражены наповал?

— Мне известно не больше твоего. Но я бы очень удивился, если б кто так стойко противился ему, как ты.

— А меня вот не соблазняет перспектива болтаться еще одним скальпом на поясе Бонни Тейлора.

— Что отнюдь не означает, что тебя не соблазняет он сам.

— Ох, Гордон, не суйтесь вы в чужие дела!

Я немножко помолчал, изучая ее портрет в наряде ретро.

— Наверное, подспудно мне хотелось вызнать — чтоб поменьше суеты и смущенья, — нравлюсь ли я тебе. — Еще не договорив, я уже понял, что допустил тактическую ошибку. Опять подставился.

— Так, из любопытства? Для согрева тщеславия в досужую минутку?

— Нет. Так я себе это не формулировал.

— А как? Как легкое приключение? Капелька меда на стороне, подсластить супружескую жизнь? Сами не знаете, да? Ну, ясно. Вряд ли вы всерьез задумывались. Так, ленивые мыслишки… Авось…

— Да, — глубоко вздохнул я. — Убила ты всякую веселость и беззаботность момента.

— Что тут беззаботного — отправляться в постель с женатым?

— Твоя постановка вопроса делает невозможным хоть какой‑нибудь ответ.

— Ну и великолепно. А за предложение спасибо. Если такое имелось. Но сомневаюсь, довели б вы до конца. Не в вашем духе. Вы больше любитель порассуждать, поприкидывать…

Я почувствовал, что стал пунцовым, и возликовал, что свет в комнате сумеречный.

— В категорию удачливых любовников ты меня не заносишь?

— Я лишь строю догадки. Я вас недостаточно знаю.

— Ах так… Одно могу сказать в твою пользу: охладить ухажера словами ты, безусловно, умеешь. Извини за грубость.

— Или разжечь. Как мне вздумается.

— И часто вздумывается?

— От многого зависит. Женщины могут ждать, Гордон. И долго, если надо. Не знали этого?

Во мне закипало раздражение. Долгим глотком я допил кофе.

— Почему вы решили, что этим типам требуется Бонни?

— Он злит ближних.

— Это как же надо разозлить, чтоб на тебя устроили охоту.

— Люди вроде Бонни разжигают ненависть так же легко, как и любовь. Ты бы послушала, что о нем говорят. Некоторых корчит от одного его имени.

— Я бы определила это как раздражение. Но ненависть?

— Ну, кто их разберет, — на меня навалилась неодолимая усталость. — Может, мне чудится.

— А телефонные звонки? Были же?

— Это да. Но, может, они действительно всего лишь злобная пустая выходка.

Я поднялся, проверил, при мне ли ключи, и взял пальто.

— Спасибо за выпивку и кофе.

— Всегда пожалуйста. Пардон, что не сумела выказать большее… э… гостеприимство.

Я заворчал.

— Позвони, ладно, если появятся какие вести от Бонни.

— Хорошо. — Юнис тоже поднялась проводить.

На лестничной площадке — дверь затворилась, металлически щелкнула задвижка — я опять почувствовал себя уязвимым. Держась поближе к стенке, я подошел к окну. Темный силуэт машины, караулящей в проезде. Я соображал, как лучше спускаться, пешком или на лифте, когда кто‑то выбрался из машины и направился к зданию. Девушка. Я ухмыльнулся. Машина брызнула светом фар и тихонько поползла прочь.