– Да, правда, ты дала ему весьма внушительное предостережение, – расстроенно заметила Женевьева. – И нельзя сказать, что он заслужил его. Если только он не показался тебе в итоге весьма привлекательным? Уж не влюбилась ли ты, милая, в него?

Она встревоженно посмотрела на племянницу. Магали понимала, что одна уже ее склонность к принцам беспокоит тетушку, поскольку сама она никак не могла постичь такой женской слабости, но видела, как последняя способствовала гибели многих прекрасных женщин.

– Не беспокойся. – Магали презрительно раздула ноздри. – Он – герой не моего романа.

– А ты уже представляешь, каков он, твой герой? – живо встрепенувшись, взволнованно уточнила Женевьева. – Может быть, опишешь его мне? Поведай, к кому нам стоит присматриваться!

– Ну, во-первых, он скромен, – решительно выпалила Магали.

Женевьева озадаченно нахмурилась. И неудивительно. Даже для самой Магали эти слова прозвучали фальшиво. Тихие скромники вызывали в лучшем случае смутное опасение. Подобно бесхребетным тварям. От них бросало в дрожь. Как от расползшейся переваренной лапши.

– Ты собираешься быть начеку, чтобы заловить такого скромнягу для нее или чтобы отвадить его навсегда? – сухо спросила Эша свою компаньонку.

Сегодня цвет ее туники эффектно гармонировал с пылающими глазницами черепов.

– Умение фильтровать отбросы еще никому не повредило, – ответила Женевьева подруге. – Особенно если в роли фильтра буду выступать я. Мое сито с очень частой сеткой. Оно спасет нас от бесконечных проблем в дальнейшем.

Магали приветливо махнула рукой мальчику, одному из их habituйs[18], он как раз притащил свою няню к витрине и теперь стоял, почти прижавшись носом к стеклу, насколько ему могли позволить уже усвоенные строгие правила поведения, и во все глаза разглядывал процесс сотворения новой экспозиции. Няня, живущая в его семье молодая португалка, под стать своему питомцу выглядела совершенно очарованной. О господи, она достает фотоаппарат.

Магали бросила на нее строгий предостерегающий взгляд, и эта ее ровесница (судя по внешности) с виноватым видом засунула обратно в сумку вызвавший раздражение аппарат. Одно дело сфотографировать законченную экспозицию – на это они и рассчитывали, – но совсем другое – запечатлеть на снимке мучения Магали, когда она, скорчившись в три погибели, пытается соорудить из трех толстеньких апельсиновых цукатов курью ножку для волшебной избушки.

– Но ты сказала именно «исключительно в твоей власти», или ты просто сказала нечто вроде этого? – уточнила Женевьева.

– По-моему, – вздохнув, призналась Магали, – я просто сказала, что в моей власти заставить его пожалеть об этом.

Эша с Женевьевой обменялись взглядами.

– Мне больше понравилось «исключительно в моей власти», – мечтательно произнесла Женевьева.

Это звучало бы более внушительно. Показало бы, что девочка наконец осознала собственное могущество. Но ее слова были больше похожи на обещание, чем на предостережение.

– Пусть так, – согласилась Эша, – правда, я вовсе не думала, что нам следует начинать с угроз, но уж если вы решились, то нет смысла объявлять о таком намерении. Признайте, что некоторые люди используют фразу «исключительно в моей власти» для самоограничения. Тогда позже они могут сказать, что нечто иное, увы, было не в их власти.

Женевьева выглядела обиженной.

– Мы ведь сейчас говорим о моей племяннице.

Эша промолчала. Магали подозревала, что она решила, по обыкновению, оставить свои мысли при себе. Эти две женщины, которые благоденствовали в своем столичном мире, обожая его marchйs aux puces[19] и прочие рынки и далекие от современной реальности лавочки, давно начали исподволь выражать озабоченность тем, что Магали, казалось, не чувствовала себя свободно и уверенно в Париже, за пределами этого острова. Они специально отправляли ее с поручениями в разные концы города и всегда тихо радовались – или в случае Женевьевы иногда громко, – когда она сама покидала остров, отправляясь за обновками по магазинам. Поручения тетушек и любовь к модным нарядам выманивали Магали с острова по крайней мере два или три раза в неделю. Да, порой она набиралась храбрости ради приобретения одежды в этой модной столице.

Но, по правде говоря, при этом у Магали всегда возникало ощущение, словно, покинув мирный, защищенный неприступными стенами сад, она отправилась на войну.

Пальцы Магали начали слипаться, но она упорно трудилась над второй курьей ножкой, иногда бросая взгляд на растущее количество черепов на колах.

– Похоже, он думает, что такой деревенской простушкой, как я, можно с легкостью манипулировать, – печально проворчала она, явно подразумевая: по заслугам и честь.

Женевьева, строго глянув на нее, покачала головой.

– А сам он к тому же выглядел утонченным молодым аристократом, – рассеянно добавила она. – Некоторым нравятся такого рода игры. С сельскими простушками. И вообще, мне кажется, что нам не стоит оставлять ни одного кола без черепа.

– Обычно полагается оставить один кол пустым, – возразила Эша. – Положено оставлять незаметную лазейку, если попадется достаточно смышленый принц, чтобы отыскать ее. Таковы сказки.

Женевьева выразительно хмыкнула.

– Если Баба Яга к старости потеряла осторожность, то это еще не означает, что нам также следует повторять ее оплошности.

На дворе октябрь, напомнил себе Филипп, разглядывая выставочную витрину «Волшебной избушки». Возможно, он совершил ошибку, решив посмотреть их витрину. Легкий рекламный намек на надвигающийся американский Хэллоуин, видимо, объяснял появление на шоколадном частоколе шоколадных черепов, крошечные кусочки апельсиновых цукатов заставляли светиться их незрячие глазницы, а дальше под их защитой темнела шоколадная бревенчатая избушка без окон, без дверей и на курьих ножках из аппетитных апельсиновых цукатов.

Кафе в доме этих ведьмочек очаровало его с первого взгляда. Именно их кафе стало определяющим фактором в выборе нового места для его кондитерской. Да и сам остров Сен-Луи являлся более чем естественным выбором: прелестный островок в самом центре Парижа, соблазнительно отделенный всего одним мостом от крупнейших туристических мест притяжения во главе с Нотр-Дам. В любом столичном путеводителе кондитерская Филиппа обычно находилась в первом десятке мест, которые нужно посетить в Париже; в качестве любезности он мог облегчить туристам жизнь, не вынуждая их разрываться между желанием успеть посетить за выходной день и его кондитерскую, и собор Парижской Богоматери. В конце концов, этот древний собор и без того много пережил: многочисленные революции и мировые войны, – и Филиппу не хотелось усугублять тяготы соборной жизни.

Да и сам этот островок выглядел блаженно мирным и спокойным. Едва он ступал на него, все его напряжение как рукой снимало, казалось, само время там дарило свободу, позволяя тайно проникнуть в некий идиллический мир семнадцатого столетия, где все островитяне располагали денежными средствами, обширным досугом и удобствами электричества. Но даже при всех этих соблазнительных обстоятельствах, прежде чем остановить выбор на острове, он изучил и другие возможные варианты; своеобразную привлекательность имел, к примеру, район Люксембургского сада. Но позже, пройдя по этой улице, он увидел эту колдовскую витрину. И тут же влюбился в нее. Такую непохожую на предлагаемые им гламурные десерты, но исполненную исключительного очарования. И он загорелся идеей открытия кондитерской на одной улице с этой «Волшебной избушкой». Разумеется, одного его имени будет достаточно, чтобы придать любой улице законной притягательности. Но это причудливое колдовское заведение казалось последним оттенком в аромате духов, который проявляется чуть позже, но так обогащает весь букет, что побуждает людей задержаться и прочувствовать особые тонкости этого богатства. Вот и ему тоже захотелось там задержаться.