Бабушка отнеслась к этому иначе. Она не радовалась! Даже когда он пришёл в шинели, бабушка посмотрела на него и застонала:
— Зачем ты нацепил это на себя? Чёрт знает кто носил, а ты тянешь на свои плечи!
Всё ей не нравится. И во всём она находит какие-то недостатки.
— Скажи мне,— приставала к Сёме бабушка,— ты не мог сидеть дома возле меня? Ты уже высох, одни кости торчат!..
Посмотри только на пего! — обращалась она к Шерс, которая часто теперь бывала у них.
Но Шера молчала. Сёма в шинели стал стройней и выше, и, глядя издали, можно было подумать, что идёт сам комиссар.
— Ты молчишь,— продолжала бабушка,—потому что ты ещё молода. Целый день бегает! И для чего? Зачем? Я, кажется, пойду к Трофиму и закрою всю эту музыку...
— Бабушка! — оборвал её Сёма, хватаясь за поломанный козырёк.—Я сейчас уйду. И не наносите мне оскорблений. Я теперь не какой-нибудь сбивщик, а курьер комиссара.
— Курьер комиссара! — с горечью повторила бабушка.— Лучше б уж ты был сбивщик. Нет, ты только подумай, Шера! Забирают Магазаника, так он лезет... Что, ты с ним дела имел? Пли он когда-нибудь тебя пальцем тронул? Мальчик! — возмущалась она.— Ты таки натянул на себя эту дурацкую шинель, но ты не понимаешь, что, если купец выйдет, он на тебе живого места не оставит.
— Он не выйдет! — уверенно заявил Сёма, застёгивая верхний крючок на шинели.— Мы с него всё получим!
— Мы? — ужасалась бабушка и, обессиленная, опускалась па стул.— Он ещё смеет говорить — мы!
Шера успокаивала спорщиков — опа брала Сёму за рукав колючей шипели и тихо выводила на улицу.
— Теперь я тебе скажу,— улыбаясь, говорила она,— шинель очень хорошая, и ты в ней просто кавалер.
Сёма довольно улыбался и нежно брал Шеру за руку.
— Но,— продолжала она,— почему бы не зашить все дырки?
— Ни за что! — упрямо отказывался Сёма и вырывал руку.— Ты женщина и ничего не понимаешь! Чья это шинель? Это шинель красноармейца. А где оп был? На всех фронтах. А что это за дырки? Это дырки от пуль. А ты хочешь их зашить, ты не понимаешь, что это особенные, боевые дырки.
Сёма останавливался и, высыпав на ладонь желтовато-зелёной махорки, скручивал цигарку. Уже несколько дней он курил, и, хотя после курения у пего оставалась неприятная горечь во рту, он затягивался, кашлял, плевался и продолжал курить. Не умел он только зажигать папиросу на ветру: ну хоть убей — ничего не получалось. Скрутив цигарку, Сёма засовывал её в рот и шёл, надеясь на встречу с курящим.
— Сёма,— спрашивала хитрая Шера,— почему у тебя папироса пе горит?
— Нет спичек.
— Но ты ведь уже обсосал всю папиросу! Ты наполовину уже съел всю цигарку.
— Ты всё замечаешь! — свирепел Сёма и выплёвывал мокрую махорку на землю.
— Сёмочка,— тихо начинала Шера, осторожно беря его за рукав,— а что ты делаешь на своей службе?
— Это нельзя,— обрывал её Сёма,— это секрет.
— Даже от меня?
— Даже от тебя! — вздыхал Сёма и протягивал ей руку.
Шера задерживал;» его руку в своей, маленькой и тёплой, и
долго с улыбкой смотрела на пего. Сёма смущался и опускал глаза. Но одпажды Шера пригнула к себе его голову и поцеловала в лоб. Кто мог ожидать такой шутки от неё?
— Что ты сделала? — строго спросил он.
— Кажется, поцеловала,— качая головой, призналась Шера и посмотрела на него лукавыми, смеющимися глазами.
— Этого больше не должно быть! — приказал Сёма и, взяв по-военному под козырёк, быстро зашагал.
Но через несколько секунд ему страшно захотелось оглянуться, и, обернувшись, оп встретился взглядом с Шерой.
Она стояла на тротуаре тихая, опечаленная, и ему так стало жаль её, так стало стыдно за свои грубые слова, что он побежал обратно к ней, путаясь в полах своей неуклюжей шинели.
- Шера,— тихо сказал оп,— ты не обиделась на меня?
— Нет, Сёма.
— Поклянись революцией.
— Я не знаю — как,— смущённо сказала Шера.
— Ну ладно,— махнул рукой Сёма,— кляпись богом!
Шера поклялась, и Сёма, облегчённо вздохнув, пошёл к военному комиссару.
* * *
Рядом с Трофимом сидел Степан Тимофеевич Полянка с серьёзным, озабоченным лицом. Увидев Сёму, он встал и, улыбаясь, сказал:
— Как раз ты необходим в настоящий момент.
Сёма с удивлением взглянул на улыбающегося матроса и впервые заметил, что передние зубы его похоиш на лопаты, а между двумя лопатами большая щель. «Так вот почему он так плюётся»,— с завистью подумал Сёма и присел на стул.
Военный комиссар расположился теперь в доме Магазани-ка. Синагога была возвращена верующим...
Трофим встал и прикрыл дверь в соседнюю комнату.
— Так вот,— важпо сказал матрос, строго и испытующе гля-
дя на Сёму: — кто ты есть? Какой над вами колышется вымпел? И в чём вы видите высший смысл?
Сёма спокойно молчал. Он привык уже к тому, что матрос говорил очень красиво и очень загадочно, и знал, что после первых десяти — пятнадцати слов Степан Тимофеевич переходил па обыкновенный, всем попятный язык. Но, видно, время ещё не наступило, и Полянка продолжал:
— Ты есть, Сёма, пролетарская ветвь. Ты, Сёма,— сын бесправия!..
Военный комиссар осторонсно прервал его:
— Товарищу Полянке поручена работа с молодыми людьми в местечке. Он уже говорил со многими. С тобой решил говорить позлее других. Сам понимаешь почему.
— Да,— согласился Сёма, хотя его в действительности обидело, что с ним говорят позже других.— И что же?
— Мы здесь,— заговорил Полянка,— организуем вас на рельсы революции. Сегодня мы впервые будем записывать и, так сказать, формировать боевой отряд коммунистической молодёжи. Понял? Явка сюда в семь часов.
— Есть явка сюда в семь часов,— повторил Сёма и, повернувшись на каблуках, направился к выходу.
— Постой,— остановил его Трофим.— Ты уже согласен? А зачем? А может быть, это совсем не для тебя?
Сёма смущённо молчал. И зачем он поторопился с этим «есть»? Монсет быть, его нарочно испытывают.
— А вы записаны там? — спросил он Трофима.
— Нет.
— А отец?
— Тоже нет.
— Так вот,— Сёма повернулся к матросу,— явки не будет. Я раздумал.
— А не слишком ли быстро? — улыбаясь, спросил Трофим.
«Чего он хочет от меля?» — с тоской подумал Сёма, чувствуя, что он попадает в какую-то новую ловушку. И так плохо, и так плохо.
— Ну, слушай,— сказал Трофим, кладя руку на плечо Сёмы,— это вас записывают в помощники большевиков. Понял? А ты уже давно помощник!
— Правильно,— наконец догадался Сёма.— Значит, мне записываться уясе не надо.
— Нет,— остановил его Трофим,— как раз тебе и надо. Соберутся такие вот, как ты, помощники, и смотришь — готов отряд.
— И оружие давать будут? — с волнением спросил Сёма.
*— И оружие.
Обрадованный Сёма пошёл к дверям, но по пути он вспомнил о чём-то и подошёл к комиссару:
— Когда вы мне обещаете папу?
— Не знаю,— пожал плечами Трофим.— Может быть, сегодня, может быть, завтра. Со дня на день.
— Так...— задумчиво сказал Сёма.— Хорошо!
Теперь он думал о том, что встретит отца как полагается —> вооруясепным помощником большевиков. Что бы там бабушка пи говорила, а папа наверняка будет рад!.. Он вышел на улицу и, прогуливаясь, с нетерпением ждал назначенного часа.
Уже стемнело. К дому подошёл Антон и, не видя его, пробежал наверх. «Зачем он сюда? — удивился Сёма.— Он же старше меня?» За Антоном пришёл Бакаляр — холодный сапожник, работающий на деревянных шпильках. «Зачем он сюда?» — опять удивился Сёма. Из-за угла показался Пейся в отцовском синем пиджаке, каким-то чудом загнанном паполовину в брюки. Увидев Сёму, он остановился.
— Ты что делаешь? — спросил он насторожённо.
— Я? Просто так,— ответил Сёма.— А ты?
— Тоже просто так.
Они помолчали. Пейся присел на камешек, перелистывая какую-то толстую конторскую книгу.
— Темно,— заметил Сёма,— ничего не видно.