Придя в нашу хату, «Мишель» шутя начал пророчествовать, что сулит война каждому из нас. Капитану Барыборову сказал, чтобы тот не ел сейчас так много (тот аппетитно ужинал), потому что, если ранят в живот и желудок переполнен пищей – смерть неминуема! Барыборов засмеялся, но есть перестал. Одному капитану сказал, что будет генералом и т. д. А когда мы спросили его, что даст война ему, он серьезно сказал: «Деревянный крест, потому что в Японскую войну я не получил его».

Действительно, всего через семь-восемь часов он был первым из офицеров полка убит в бою! Капитан Барыборов был ранен в живот, но выжил. Остальные предсказания его не сбылись, да и не помню их всех.

Некоторые из нас обменялись своими домашними адресами, чтобы скорей дать знать родным офицера в случае смерти последнего. Несмотря на утомление, мало кто из нас спал в эту ночь.

4 августа в четыре часа утра полк поднялся и в полутьме построился в походную колонну. Высланы вперед походные заставы и дозоры. 27‑я дивизия двинулась в направлении Будветчен, Герритен и Допенен двумя колоннами: правая – наш 106‑й полк, левая – 105‑й полк, справа – боковой авангард – 107‑й полк с половиной всей артиллерии дивизии; 108‑й полк шел сзади в резерве, за левым флангом. Соседняя справа 25‑я дивизия держала направление на Сталупенен, а соседняя слева (по заданию) 40‑я дивизия застряла где-то сзади далеко, что заставляло сильно беспокоиться штаб дивизии, находившийся в это время в деревне Матлавке.

В таком порядке дивизия переходила границу. Мелькнули пестрые пограничные столбы с двуглавыми русскими и, далее, с одноглавыми немецкими орлами.

Солнце давно поднялось, было часов девять утра. На малом привале офицеры закусывали чем Бог послал; шутили, что уже идут усиленные суточные деньги, так как границу перешли, Россия уже позади.

Солдаты наши с изумлением смотрели на немецкие уютные крестьянские усадьбы с черепичными крышами и красивые шоссе, везде обсаженные фруктовыми деревьями. Удивлялись, что висят фрукты и никто их не трогает! Жителей нигде не было видно, ни одного человека.

И вот, когда наш полк стал спускаться в долину и подходить к деревне Платен, тишина сразу огласилась немецкими орудийными выстрелами, в воздухе над рядами нашего полка начала рваться немецкая шрапнель, а далеко позади и «чемоданы», как мы прозвали снаряды тяжелой артиллерии.

Полк быстро стал переходить из походного движения в боевое. 3‑й батальон выслал цепи и быстро продолжал движение вперед. 1‑й, 2‑й и 4‑й батальоны не трогались и стали в резерве. Артиллерия выехала на позицию и открыла огонь, пулеметы тоже. Бой начался.

А утро было такое прекрасное! Яркое солнце, ясное, безоблачное небо, пестрые цветы на лугах, сонное жужжание осы, высокая рожь с васильками, среди которой очутился наш батальон и… режущие звуки шрапнели, свист и вой гранат, звуки летящих пуль, такие ласковые, певучие, тонкие: «ти‑и, ти‑и…» (а ведь главные потери в бою от них!), «таканье» пулеметов и потрясающие всю окрестность взрывы «чемоданов»! Какой контраст!!!

В этот момент среди полка явился со святым крестом и Евангелием наш полковой священник – престарелый о. Василий Васильевич Нименский. Спешно, спешно прикладывались к святыням православные воины, и каждого он окроплял святой водой, напутствуя ободряющими словами. Ушедшие же вперед цепи он издали осенил святым крестом. Это была невыразимая картина!

Между прочим, в конце боя 4 августа о. Нименский со своим церковником в темноте сбились с дороги, попали в Сталупенен, здесь переночевали, но наутро были захвачены немецким разъездом в плен.

Позднее, уже в 1922 году, этот почтенный старый протоиерей не побоялся в Петербурге выступать на политических состязаниях о вере с безбожниками-коммунистами (тогда еще большевики это допускали) и, обладая громадной научно-духовной эрудицией и ораторским талантом, громил большевиков с полным успехом. О дальнейшей его судьбе не знаю.

Продолжаю.

Приказание – «4‑му батальону перейти в наступление левее 3‑го батальона». Я рассыпал свою роту в цепь, правее меня – цепи 13‑й и 14‑й рот, 15‑я рота – в резерве.

И вот, как только мы поднялись на гору с тремя соснами и наши цепи открыли огонь по немецким окопам на опушке, немцы засыпали нас ружейным и пулеметным огнем. Здесь произошло внезапное замешательство: упал на самой горе раненный в живот командир 13‑й роты капитан Барыборов; послышались стоны и крики еще нескольких раненых солдат. 13‑я рота заколебалась, залегла на самой вершине горы, а главное, почти прекратила огонь… и вот, в это время является заместитель выбывшего из строя командира роты, штабс-капитан М. К. Попов.

Как сейчас вижу: выходит «Мишель» вперед перед ротой, берет ружье у ближайшего солдата и громко кричит: «Что вы, братцы, чего испугались? Немца?! Да он сам вас боится! Стреляйте, не прячьтесь! Смелее! Смотрите, вот как надо бить его!» Прикладывается, прицеливается и стреляет стоя. Вся рота как один открывает огонь! И в этот момент немецкие пули поражают героя, и штабс-капитан Попов, держа ружье наизготовку, падает навзничь как подкошенный. Какая красивая и завидная смерть! Вечная ему память!

Командир батальона подполковник Красиков командует: «Роты, вперед», – и цепи, несмотря на сильный огонь, по нашим командам: «Цепи, вперед, бегом», – быстро двигаются вперед, словно на учении, даже не окапываясь на остановках.

Вспоминаю мое личное впечатление и самочувствие в этот первый момент боевого крещения. Враг не виден, но огонь его ужасен: сверху сыплются осколки рвущейся шрапнели, с каким-то особенным блеянием звучащие в воздухе (подполковник Соловьев по этому звуку прозвал их «козодуями»), нежные, жалобные звуки летящих и больше всего разящих пуль, свист и вой гранат, разрывающихся при ударе с особенным треском! Огромные фонтаны земли, камней, песку и дыма от взрыва «чемоданов», крики и стоны раненых, корчи и агония умирающих…

И вот чувство ужаса и страха смерти невольно овладело мною! Мысленно я прощался с жизнью и исступленно молил Бога (вот когда ярко вспыхнула вера!), если на то Божья воля – сразу отнять мою жизнь, чтобы не мучиться тяжелораненым…

Но вот мы перебежали на новую позицию… Нужно скорее открыть огонь, указать взводным цели и напомнить о прицеле, пополнить патроны и т. д. Значит, предаваться страху некогда, да и чисто эгоистическая мысль, что вот, я остался жив – так Богу угодно, – поддерживает мою бодрость…

Направление, согласно заданию, я дал своей роте на левую опушку деревни Герритен, но у самого Герритена большие проволочные заграждения, волчьи ямы и даже рвы, наполненные водой, остановили нас… Очевидно, немцы, ожидая нас, хорошо приготовились. Много здесь потеряли мы убитыми и ранеными, пока преодолели эти препятствия: ножниц для резки проволоки было в ротах мало.

Но, вообще, наше быстрое продвижение вперед к этим проволочным заграждениям, а главное – фланговое движение и огонь цепей Троицкого полка, заставили немцев бросить свои окопы у Герритена, и наши цепи, преследуя отступающего противника огнем, ворвались в Герритен. Здесь завязался уличный бой. Немцы, не выдержав штыкового боя уфимцев, очищали дома и улички селения. Фланговый огонь троицких цепей, наступавших с юга в обхват Герритена, довершил наш успех, и Герритен был взят нашим полком.

Как полагается, пробежав селение до его западной, холмистой, опушки, мы залегли и открыли огонь по отступающим немцам. Я оглянулся назад. Как приятно было сознавать этот первый успех захвата позиции врага! В двенадцать часов тридцать минут было послано донесение о взятии Герритена.

Командир 4‑го батальона дает ротам направление вдоль шоссе, для движения далее. Сам подполковник Красиков, скомандовав: «4‑й батальон, вперед», – выходит открыто на шоссе среди своего батальона, но в это время немецкая пуля ранит его в ногу. Сделав тут же, при помощи санитара, скорую перевязку, он не оставляет строя до конца боя.

Немцы в это время особенно усилили огонь своей артиллерии. При нашем дальнейшем наступлении их артиллерия начала стрелять японскими «шимозами», начиненными ужасно противными удушливыми газами с дымом серо-зеленого цвета. В дальнейших боях этих «шимоз» мы не видели.