Командир полка полковник К. К. Отрыганьев собрал всех офицеров, врачей и чиновников в канцелярии, прочитал телеграмму, роздал нам всем мобилизационные пакеты и, сказав горячую речь о честном выполнении всеми своих обязанностей, поздравил с походом.

Помню вдохновенное выражение его мужественного лица… Торжественные звуки оркестра: «Боже, Царя храни!» Крики: «Ура!» Прощание офицеров 2‑го батальона, получившего особое назначение и отправлявшегося на фронт сейчас же (в город Мариамполь).

С получением Высочайшего манифеста о войне с Германией в городе начались патриотические манифестации. Несмотря на национальное и религиозное различия населения, взрыв негодования против Германии, объявившей войну России, был общий. Это доказывали манифестации и шествия по городу с национальными русскими флагами, в которых принимали участие все слои населения.

Война! Сколько раз за время своей службы задумывался я над этим словом! Война – экзамен для каждого офицера, поверка всех военных знаний, приобретенных им за время своей службы.

Но война с таким серьезным противником, как Германия, об армии которой мы столько прослушали лекций наших офицеров Генерального штаба, а о последнем немецком строевом уставе делал сообщение в полковом собрании я сам. «Вперед на врага, во что бы то ни стало!» – красной нитью идет через всю вторую часть этого устава («Наступление»). Правда, русская армия более ста лет не дралась с немцами, после того, как она взяла Берлин, но те же немцы разбили французскую армию и в Версале продиктовали свой мир!

«Главное, – думал я, – не опозориться, не осрамиться со своей ротой, а умереть – все равно – суждено только один раз, и ведь так красиво умереть за Родину на поле брани! „Нет больше сея любви, как душу свою положить за други своя“, – ведь именно эта евангельская фраза самого Иисуса Христа была написана на стене в моей 16‑й роте, вокруг киота с ротным образом! А на этом образе изображен был Святой Первомученик архидиакон Стефан, убитый разъяренной толпой язычников за свою проповедь о Христе и, значит, первый положивший душу свою за самого Христа!»

Все эти мысли волновали меня в те дни и во время работ по мобилизации, и по вечерам, когда в городе встречал я шумные манифестации, и дома у себя в редкие часы отдыха.

Мобилизация шла гладко и спокойно. Полностью прибыли на пополнение, до рядов военного времени, запасные солдаты, пополнился конский состав. Каждая рота стала выглядеть, как батальон. Много прибыло сверх штата запасных унтер-офицеров и большинство заслуженных, часто с георгиевскими крестами и медалями за Японскую войну. Как было досадно ставить этих героев старших унтер-офицеров на отделения вместо взводов, а младших унтер-офицеров старшими в звене, а то и просто рядовыми за неимением вакансий!

Кроме того, благодаря необдуманной организации, с объявлением войны должны были идти и пошли в бой полностью все кадровые унтер-офицеры, люди опытные, прекрасно знающие свое дело обучения молодых солдат. И горько вспоминать, что весь этот цвет русской армии, все эти храбрые маленькие начальники погибли в первых же боях.

Конечно, еще более жаль было кадровых офицеров, особенно ротных командиров и младших офицеров, которые являлись ближайшими воспитателями и учителями армии. Они выступили с начала войны буквально все (по четыре-пять человек на роту) и в первые же месяцы войны были перебиты, тяжело ранены или попали в плен. И очень, очень скоро, уже с начала 1915 г., армия стала пополняться на фронте и в тылу не настоящими офицерами, а прапорщиками, то есть молодежью, совершенно неопытною в военном деле, а главное, по своему духу, в большинстве случаев, противниками всего военного; кроме того, некоторые из них были заражены теоретической утопией социализма и, конечно, разлагающе действовали на психику солдат.

Не та организация была у немцев. В первых боях и далее у них участвовали только четверть всех кадровых офицеров и унтер-офицеров, а три четверти в строю были запасные. Остальные три четверти кадровых офицеров и унтер-офицеров несли дома трудную работу по подготовке частей к бою.

Славные загорелые лица запасных, прибывших в мою роту, мне нравились. Большинство из них были трезвые, опрятные хлебопашцы, а не фабричные заводские, тронутые пропагандой и кабацкой «культурой». Ознакомиться со всеми ими так близко, как знал я своих солдат, не было теперь возможности. Настроение у солдат было бодрое. Более скучно и задумчиво вели себя еврейчики.

Со своей 16‑й ротой я сжился очень хорошо, командовав ею уже пятый год. На войну рота шла в составе двухсот сорока нижних чинов при трех младших офицерах: поручик Кульдвер, поручик Бадзен и подпоручик Врублевский. Все трое прекрасные строевые офицеры. Фельдфебель был сверхсрочной службы подпрапорщик Нагулевич – необыкновенной расторопности.

На должности взводных командиров в роте были: один сверхсрочный подпрапорщик Карпенко (1‑й взвод), старшие унтер-офицеры: Афанасьев (2‑й взвод), Калинин (3‑й взвод) и Комаров (4‑й взвод); все – мои воспитанники с момента поступления их в роту; поэтому и я их отлично знал, и они мои служебные требования понимали быстро; а требования, предъявляемые в то время начальством к ротным командирам относительно подготовки роты к бою, были очень велики.

Командующим округа был тогда генерал-адъютант Ренненкампф – «желтая опасность», как его прозвали офицеры: он носил желтые лампасы и мундир Забайкальского казачьего войска, пожалованный ему за боевые отличия; ну а «опасным» он был вследствие своего крутого характера.

Еще будучи нашим корпусным командиром, он высоко поднял боевую подготовку 3‑го армейского корпуса: постоянными маневрами, пробными мобилизациями, кавалерийскими состязаниями, боевой стрельбой с маневрированием даже в морозы, состязаниями в походном движении и т. п., причем войска всегда видели его среди себя на коне, несмотря ни на какую погоду, красивым, «лихим», простым в обращении! Заканчивая состязания между ротами на наступление, генерал Ренненкампф отличившегося командира роты называл «королем наступления», а командира, рота которого выбивала наибольший процент сверх «отличного» – «королем стрельбы»!

Сколько проделано было в лагерное и зимнее время таких «наступлений» и «оборон» и днем, и ночью, и на учениях, и на смотрах против обозначенного противника! Сколько раз моя рота стреляла по мишеням в близкой к бою обстановке, и стреляла почти всегда «отлично», а последние три года подряд «отлично», а таких рот в полку было только три! «И вот, – думал я, – предстоит теперь последний „смотр“ в настоящем бою с могучим противником!» Бодро и весело, как-то особенно старательно распоряжались во время мобилизации, исполняли мои приказания и вообще вели себя мои унтер-офицеры, все эти мои любимые из любимых солдат, мною поставленные маленькие начальники, в огромном значении коих на войне я крепко убедился в первых же боях.

Вот, наконец, последний день мобилизации.

Полк, более 3 500 штыков, с развернутым полковым знаменем, в составе четырех батальонов четырехротного состава каждый, при пулеметной команде (восемь пулеметов), роте службы связи и полковом оркестре, выстроился на Снипишской площади «покоем» для напутственного «на брань» молебна.

Люди в полном походном снаряжении, вещевые мешки солдат с полной выкладкой, патронные сумки, полные патронов, кроме ротных патронных двуколок.

Состав офицеров полный, то есть семьдесят пять человек. Командиры батальонов и рот – верхом.

Не могу забыть, как в это время явился на службу из отставки славный поручик Н. Н. Нечаев, пулеметчик, ушедший из полка год тому назад вследствие потери одного глаза, совершенно выбитого от взрыва ракеты (несчастный случай). Разрешение одноглазому офицеру вступить в ряды родного полка было дано не сразу, а по особому ходатайству командира полка. Каким огнем любви к родине горел этот выдающийся офицер, впоследствии во время боев сражавшийся и умерший настоящим героем! Вечная ему память!

В это же время подал прошение на Высочайшее имя о принятии его вновь на службу в полк отставной полковник А. Н. Соловьев, прослуживший в нашем полку непрерывно тридцать шесть лет! Он прибыл на фронт уже в конце 1914 года.