— Я вижу, Уоррен, что ты остался моим другом, благодарю тебя и принимаю предложение.

Глаза Гастингса блеснули, и гордая радость озарила его лицо.

Вошла миссис Импей. Она была в нарядном, но все же простом туалете. В ее глазах отразилась тревога, но Гастингс сказал:

— Теперь, друг мой, я прошу тебя и твою жену поехать со мной, я хочу познакомить тебя с подругой, которая ведет мой дом и будет моей женой, как только окончится ее развод, начатый в германском суде. Она немка, баронесса Имгоф.

Миссис Импей опустила глаза, а судья воскликнул:

— Скорее едем, я буду счастлив познакомиться и выразить ей мое почтение.

Они втроем поехали во дворец. Баронесса ждала их у входа в апартаменты. Она сердечно обняла миссис Импей, а судье протянула руку, как старому другу. Импей смотрел на баронессу и недоверчивое выражение совершенно исчезло из его глаз. Пока он входил в гостиную с красавицей Марианной, миссис Импей пожала руку Гастингсу и сказала дрожащим голосом:

— Теперь я знаю, что вы счастливы!

— Да, я счастлив, Эллен, — проговорил Гастингс, — но я никогда не забуду прошлого, и мои друзья всегда найдут во мне самого преданного друга.

Они поболтали немного, потом Гастингс сам предложил Импею сделать визиты членам совета и представить жену генеральше Клэверинг.

— Как она, верно, была хороша! — сказала Марианна оставшись одна с Гастингсом. — Я понимаю, что ты ее любил, а еще больше понимаю, что она не забыла тебя.

— Я очень любил ее, Марианна, — серьезно отвечал Гастингс. — Это была самая тяжелая жертва в моей жизни, когда я разошелся с ней, чтоб быть свободным для борьбы, для честолюбивой деятельности. Но жертва принесла плоды, я нашел молодость и любовь и приобрел друга, который поможет мне свергнуть врагов, считающих меня уже погибшим, и раздавить голову ядовитой змеи.

— Ты победишь, ты должен победить, мой Уоррен! — вскричала Марианна, обнимая Гастингса и с восторженной любовью глядя на него. — Ты выше и сильнее всех. — Я сильнее потому, что заставил мое сердце обратиться в камень, и оно бьется только для тебя.

Вскоре вернулся Импей с женой и сказал, смеясь:

— Какие дураки этот злобный Францис, сухой счетовод Момзон и важный Клэверинг! Они хотели говорить со мной о политике, но я их осадил и сказал, что моя область — право. Но они не любят тебя, Уоррен!

— Разве я заслужил, чтоб они меня любили? — сказал Гастингс, пожимая плечами.

— А эта миссис Клэверинг кажется еще глупее своего мужа, — продолжал Импей, и маленькие глаза его грозно сверкнули, — разодета и глупа, как пава. Она осмелилась важно-снисходительно относиться к Эллен!

Обед был сервирован со всей роскошью, какую только мог пожелать для своего приема верховный судья короля. Присутствовали мистер Барвель, капитан Синдгэм и некоторые высшие чиновники компании, но все были так веселы, как в самом тесном семейном кругу, где старые друзья встретились после многолетней разлуки. Гастингс радостно вспоминал прежнее время, школу в Дайльсфорде, своего деда и отца Эллен, учителя, которые были уже давно в земле. Импей забыл строгую сдержанность судьи, был весел и болтлив, как когда-то в Вестминстерской школе. Эллен с восторгом смотрела на Марианну, которая пускала в ход все свое очарование, чтобы застенчивая женщина, всегда жившая вдали от света, чувствовала себя хорошо и приятно.

После обеда дамы остались вместе, а Импей и Гастингс ушли в кабинет. Когда они опять появились в гостиной, оба были серьезны, но на лице Гастингса выражалось гордое довольство.

Импей скоро собрался домой. При прощании он молча, но многозначительно пожал руку Гастингсу и уехал с женой в сопровождении слуг с факелами. Старые друзья встретились и скрепили дружбу новым союзом.

Поздно вечером Гастингс велел позвать капитана Синдгэма.

Капитан долго сидел в кабинете губернатора, а когда вернулся к себе, глаза его горели мрачной радостью.

В предместье Хугли стоял дом золотых дел мастера Санкара, того самого человека, который разговаривал в харчевне с Хакати, хозяином балагана фокусников, и был им завербован как участник заговора Нункомара.

С некоторых пор в положении золотых дел мастера произошло заметное улучшение. Он и прежде был известен как хороший работник, но жил скромно, а теперь обстоятельства изменились: он подвел каменный фундамент под свой домик, украсил его балконами и резьбой; в комнатах лежали тонкие циновки и стояла нарядная мебель, жена его носила дорогие ткани, взяла двух служанок; скромная мастерская была расширена и рядом устроена кладовая, там хранились дорогие материалы, золото, камни и жемчуг — словом, Санкара, как говорится, вышел в люди, мог себе позволить известную роскошь и вследствие этого, понятно, пользовался большим уважением среди товарищей по ремеслу, имя его произносилось с почтением. Эта счастливая перемена, как он рассказывал друзьям, произошла с тех пор, как он по рекомендации одного брамина стал работать на магараджу Нункомара.

Его удостоили заказами драгоценностей для магараджи и благородной Дамаянти, он выполнил их добросовестно. Другие важные индусы последовали примеру высокого брамина, и Санкара достиг известности и благосостояния. Жизнь в домике стала оживленной и суетливой: товарищи-рабочие и члены ремесленных каст приходили постоянно, оживленно и дружески беседуя с сидящим за работой золотых дел мастером, прибывали откуда-то ящики, частью с материалами, частью с предметами для украшения дома, как говорил Санкара; их прятали в кладовую и запирали.

Солнце стояло уже низко, посетители Санкара ушли, и нищие, забрав деньги и пищу, разошлись по харчевням, чтобы получить во время ужина от хозяев и гостей новые подачки.

Когда солнце скрылось, Санкара зажег спускавшуюся с потолка лампу, освещавшую прилавок, так как хотел закончить цепочку тончайшей филигранной работы с сапфирами, предназначавшуюся красавице Дамаянти.

Мастерская, несмотря на улучшение дома, осталась довольно простой: горшок с горящими угольями заменял печь, глиняная трубка — мехи, чтоб дыханием раздувать огонь, а острые клещи и молоток были единственными инструментами, которыми золотых дел мастер изготовлял свои тонкие, художественные работы.

Санкара, склонившись над станком, закреплял оправу последнего сапфира. Вдруг дверь скрипнула, он оглянулся удивленно, так как в столь поздний час не бывало посетителей. Вошел стройный мужчина в одежде зажиточного земледельца.

— Что тебе надо? — спросил Санкара грубо. — Для дел уже поздно!

— Да я и не по делу, — отвечал незнакомец по-индусски, — я пришел поговорить с тобой, Санкара!

Золотых дел мастер старался разглядеть лицо стоявшего в тени от лампы, оно было ему совершенно незнакомо.

— О чем же говорить? — спросил он голосом, доказывающим, что не расположен к беседе.

— Я принес известие от Хакати, он прислал меня к тебе!

Санкара вскочил.

— От Хакати?! — вскричал он. — Я мало знаю Хакати, — продолжал он подозрительно. Если он прислал тебя ко мне, то, верно, дал поручение… знак…

— У меня есть знак и важное поручение, касающееся твоей головы, Санкара! Прежде смотри знак!

Он подал ему половину старой вырезанной зубцами серебряной рупии. Санкара побледнел и дрожащими руками нашел в ящике другую половину. Обе половины сошлись.

— Знак верен, — сказал Санкара, стараясь рассмотреть лицо незнакомца, — теперь передавай поручение! Оно касается моей головы, — сказал он, пугливо озираясь, — моя голова в безопасности, она под защитой великого и сильного магараджи Нункомара!

— Твоя голова гораздо скорее в руках еще более сильного человека — губернатора Уоррена Гастингса, — возразил незнакомец.

— Губернатора? Э… он погибший человек! Сами англичане осудили его за взятки… его дни сочтены…

— Погибших людей нечего бояться, — прервал посетитель, но, если они оживут и свергнут своих противников, то будут опаснее прежнего, и друзья их врагов дорого заплатят за то, что были слишком легковерны и недальновидны.