Капитан Синдгэм вел во дворце губернатора размеренную и довольно спокойную жизнь. Он разделял с сэром Вильямом обязанности ординарца и адъютанта при Уоррене Гастингсе и, кроме того, обязан был сопровождать баронессу Имгоф на прогулках верхом, так как был замечательно искусен в верховой езде и знал все способы дрессировки лошадей. Он мог укротить самого бешеного коня, на полном скаку поднимал с земли монету или попадал в кольцо бамбуковой палкой и своим искусством мог бы произвести сенсацию в любом европейском цирке.

Гастингс едва ли мог найти для баронессы более надежного и верного провожатого. Кроме того, капитан ежедневно давал ей уроки верховой езды в манеже губернаторского дворца и посвящал ее в тайны дрессировки лошадей. Он также начал преподавать ее малолетней дочери первоначальные правила верховой езды, так что вскоре восьмилетняя Маргарита уже могла сопровождать мать на прогулках.

Как приятно было видеть маленькую Маргариту, когда она стояла около своей любимицы лошадки Хайи в шелковой ярко-синей амазонке и шапочке с пером.

Дочь баронессы Имгоф была не по летам развита физически и нравственно. Ее нежное, прелестной формы личико при всей детской беззаботной веселости и свежести иногда вдруг выражало серьезную, далеко не детскую задумчивость. Стройное тельце девочки было гибко и энергично в движениях. Она говорила по-немецки и по-английски, а от прислужниц научилась нескольким словам местного наречия. Маргарита была гордостью и радостью баронессы, да и Гастингс любил ее как собственную дочь. Он часто сам заходил в манеж, чтобы присутствовать при уроках верховой езды, и от души радовался успехам прелестного ребенка.

Девочка выражала капитану, которому была обязана своей красивой лошадкой Хайей и быстрыми успехами в верховой езде, самое живое расположение. Она всегда весело бежала своему учителю навстречу, и, когда голубые глазки девочки смотрели на него искренно и простодушно, она пожимала его руку, шутя называя своим шталмейстером, ему казалось, что в мрачную пропасть его жизни падал луч солнца.

В присутствии Гастингса Раху постоянно чувствовал свое мрачное безотрадное прошлое. Для холодного гордого губернатора он был только орудием, купленным ценой обещанного ему мщения, орудием, услугами которого он пользовался для своих целей.

С сэром Вильямом Синдгэм также находился в хороших отношениях. Помещения обоих адъютантов были расположены в одном и том же коридоре дверь против двери. Их общие служебные обязанности часто служили поводом к сближению. Оба были частыми гостями в семейном кругу губернатора, поэтому неудивительно, что они почти подружились. Сэр Вильям часто заходил на половину товарища, чтобы поболтать с ним за стаканом пунша. Нередко они вдвоем рано утром или вечером при тропическом свете луны совершали прогулки верхом по окрестностям города, во время которых Синдгэм рассказывал о мифах и преданиях страны, очень интересовавших сэра Вильяма. Последний почувствовал искреннее расположение к товарищу, с которым свела его судьба. Он много рассказывал о своем семействе, об отце, от которого ему предстояло получить в наследство титул пэра и громадные родовые поместья, о братьях и сестрах и сердечно просил посетить его в Бервик-Кастле, когда им снова придется возвратиться в Англию.

Сердечность молодого человека благотворно действовала на Гарри Синдгэма и даже согрела его бедное сердце, и, если бы не мрачное прошлое, между молодыми людьми могла бы завязаться дружба. Но Синдгэм постоянно помнил о разделяющей их непроходимой пропасти, так как все, что он рассказывал о себе товарищу, было вымыслом.

Гастингс часто требовал от капитана сведений о настроениях и разговорах в народе, в таких случаях Синдгэм под предлогом работы или исполнения особого поручения запирался в своей комнате, превращался в Раху и перелезал стену сада, чтобы смешаться с народом, язык и обычаи которого были ему известны в совершенстве.

В толпе он внимательно прислушивался к тому, о чем говорили люди, и постоянно докладывал губернатору, что повсюду заметно сильное брожение и большое сомнение в продолжительности его власти. Мало того, в массах уже успело распространиться не только предчувствие, но и уверенность в близком падении английского могущества. Все эти темные слухи, настроения и предсказания черпаются из одного и того же источника, а именно из дворца Нункомара.

Гастингс выслушивал все со спокойной улыбкой и, не изменяя ничего в своей жизни и не делая каких-либо особых распоряжений, поручал Синдгэму продолжать наблюдения.

Таково было положение дел, когда однажды во дворце Нункомара случилось большое оживление.

Баронесса Имгоф не раз просила Дамаянти посетить ее в губернаторском дворце. Нункомар все медлил дать супруге разрешение, потому что обычаи страны не допускали визитов знатных бегум в дома европейцев. Наконец он согласился, и однажды утром сам предложил жене ехать вместе с ним в резиденцию губернатора.

Там все было готово к их приему. Навстречу выбежала европейская и индусская прислуга. Во внутреннем дворе был раскинут ковер, чтобы нежные ножки бегум не прикасались к холодным мозаичным плитам. Но Гастингс не счел нужным лично выйти им навстречу, а также распорядился, чтобы баронессе Имгоф доложили о прибытии гостей непосредственно перед их появлением. Только сэр Вильям с сильно бьющимся сердцем вышел, чтобы подать бегум руку при выходе ее из паланкина и повести ее с супругом к баронессе, которая в это время вместе с дочерью находилась в манеже.

Гостям были оказаны все подобающие почести, но для губернатора и баронессы посещение магараджи с супругой будто и не значило ничего особенного.

Баронесса сидела на возвышении вроде ложи, устроенном около самой арены, и, счастливо улыбаясь, следила за маленькой Маргаритой, которая верхом объезжала манеж. Синдгэм стоял посреди арены и задавал направление, причем маленькая всадница немедленно повиновалась.

Когда мажордом объявил о прибытии гостей, баронесса едва успела встать с места и сделать несколько шагов навстречу, как показался магараджа, а непосредственно за ним следовала Дамаянти под руку с сэром Вильямом. Пока баронесса выражала радость по поводу посещения бегум, Синдгэм при виде Дамаянти остановился, пораженный ужасом. Стек в его руках треснул от конвульсивного сжатия пальцев, а острые зубы глубоко вонзились в губу. Но замешательство это продолжалось не более минуты, пока баронесса обнимала Дамаянти, а маленькая Маргарита приветствовала индусскую даму, постоянно присылавшую такие чудные подарки. Он быстро овладел собою и, когда баронесса, подойдя, представила его, успел совершенно успокоиться.

— Это мой шталмейстер! — воскликнула Маргарита, схватив Синдгэма за руку и заглянув в глаза со счастливой признательностью.

Дамаянти подняла глаза на молодого офицера и, увидев его лицо, отшатнулась. Нункомар, стоявший поодаль, смотрел на них из-под полуопущенных ресниц, но не сказал ни слова. Когда бедная женщина, все еще дрожа, отважилась еще раз взглянуть на офицера, то решила, что это не более как игра воображения, ведь капитан Синдгэм стоял перед ней совершенно спокойный и невозмутимый.

Баронесса с материнской гордостью попросила позволения показать гостям несколько образцов искусства дочери, усвоенных ею под руководством капитана Синдгэма, и повела Дамаянти в свою ложу, куда слуга успел поставить для бегум и магараджи роскошные кресла и небольшой столик с конфетами, фруктами и прохладительными напитками.

Увидев, как грациозно и легко ребенок проделывает труднейшие упражнения, Дамаянти от восторга захлопала в ладоши, а сама все поглядывала в сторону капитана Синдгэма, стоявшего посреди арены. И каждый раз она содрогалась, будто перед ней вставало привидение. Затем, убедив себя в ошибке, с облегчением вздыхала и переводила взгляд на Маргариту. Нункомар также не терял капитана из вида и, услыхав, как тот вполголоса сказал какое-то слово, заметил:

— Капитан так хорошо знает индусские выражения для дрессировки лошадей, да и особые прищелкивания языком; все это можем знать только мы, туземцы, я никогда не предположил бы, что англичанин может так подражать.