Впереди скакал всадник, который, как только войско разделилось на шпалеры, пустил своего чудного чистокровного арабского коня золотистой масти в быстрый галоп. На нем были кафтан и накидка из тяжелого шелка, зеленый тюрбан с высоким пышным султаном, кушак и сабля, осыпанные бриллиантами и изумрудами. Такими же драгоценными камнями были унизаны сбруя и попона его коня. Черты смуглого лица были красивы и благородны. Черная холеная бородка оставляя открытыми только сочные чувственные губы. Это был во всех отношениях красивый мужчина, только из темных глаз его под почти сросшимися у переносья густыми бровями сверкал жестокий, не знающий пощады, бешеный взгляд, способный внушить страх и даже ужас.
Это был сам Суджи Даула, властитель Аудэ, которому компания и английское правительство предоставили титул короля, но он от него отказался потому, что все еще продолжал поддерживать фиктивную зависимость от Великого Могола и от Дели.
Войска взяли на караул, барабаны загремели, и королю-князю были отданы все подобающие его сану военные почести. Проехав ряды английских солдат, Суджи Даула соскочил с коня, тотчас же взятого под уздцы двумя слугами, и пешком пошел навстречу губернаторскому шествию. Гастингс последовал примеру набоба, но соскочил с седла лишь после того, как тот ступил на землю. Вся свита сделала то же самое, и губернатор серьезно и с достоинством пошел навстречу повелителю Аудэ. Его свита следовала за ним. Нункомар сумел поставить дело таким образом, что, хотя он и уступил губернатору первое место, остался около него.
Суджи Даула остановился, поклонился по восточному обычаю, приложив ладонь к тюрбану, и сказал хотя и на ломаном, но все же понятном английском языке:
— Почтительнейше и дружески приветствую представителя могущественного и благородного английского народа. Я охотно принял приглашение вашей милости для совместного совещания и обсуждения способа к укреплению и сохранению нашей дружбы на благо моего отечества.
— Ваше высочество окажет мне большую честь своим посещением! — отвечал Гастингс любезно и вежливо, но тоном давая понять, что считает себя никак не ниже индийского князя как по рождению, так и по положению. — Надеюсь, вы останетесь довольны гостеприимством, которое я буду иметь удовольствие предложить вам в Калькутте.
Он протянул набобу руку, которую тот почтительно и почти нежно прижал к своей груди.
Нункомар счел нужным приблизиться.
— Я также радуюсь, — сказал он вкрадчивым, покорным тоном, — случаю приветствовать великого властелина Аудэ от имени всех индусов Бенгалии и буду несказанно счастлив, если ваше высочество примет выражение благоговейнейшего почтения — как моего, так и собратьев моих по религии и по племени.
Нункомар проговорил все это с достоинством, заставившим набоба предположить, что он в некотором роде равноправен с губернатором и потому счел нужным ответить ему так же любезно. Затем он поклонился с изысканной вежливостью и вопросительно посмотрел на Гастингса. Губернатор счел нужным отрекомендовать ему Нункомара и сказал:
— Ваше высочество видит перед собою благородного магараджу, одного из выдающихся представителей своей касты и народа, всегда выставляющего себя преданнейшим другом Англии.
В последних словах губернатора слышалось что-то похожее на сдержанную насмешку, что, конечно, не укрылось от тонкого слуха Нункомара, но он все-таки приятно и счастливо улыбался, как будто слышал только слова губернатора, но не тон, каким они были сказаны.
Гастингс и властелин Аудэ вновь сели на коней и направились к городу; свита обоих последовала за ними. Войска снова взяли на караул и, став в одну общую колонну, пустились следом. Нункомар же, на которого никто больше не обращал внимания и которого в сутолоке чуть не смяли, остался стоять посреди дороги. Слуги его подвели коня. Продолжая радостно улыбаться, как будто только что удостоился великой чести, он бросился в седло и погнал коня в противоположную сторону, к большому храму, возведенному несколько в стороне от города Хугли в обширной и густой роще.
Гастингс и Суджи Даула были встречены в городе громким, восторженным ликованием толпы. В правительственном дворце в честь высокого гостя выстроился большой отряд почетного караула. Во внутреннем дворе к нему вышла баронесса Имгоф и лично повела его в отведенные для него покои. Пока набоб приводил себя в порядок, Гастингс поспешно удалился в кабинет и приказал позвать к себе капитана Синдгэма.
Молодой человек вошел, по-военному приветствуя его, но, увидев, что они с губернатором одни, поклонился по-восточному, скрестив на груди руки.
— Не приучайтесь к этому поклону, — сказал Гастингс, — вы можете когда-нибудь забыться, а услуги, которые вы должны оказать мне, требуют, чтобы вас постоянно окружала тайна. Заметили вы, как испугался при виде вас Нункомар? Вы не боитесь, что он узнал вас?..
— Конечно, мое лицо могло броситься ему в глаза, — возразил Гарри, — так как едва ли я с тех пор успел сильно измениться. Во всяком случае укрыться от его взглядов было почти невозможно, поэтому, чем непринужденнее я буду перед ним держать себя, тем скорее собью с толку и дам повод предположить, что поразившее его сходство есть только игра природы.
— И все же советую вам быть осторожным, — сказал Гастингс. — Однако скорее к делу. Нункомара мучает любопытство. Он встретился на моем пути вовсе не случайно и не случайно присутствовал при встрече набоба, поэтому нужно ожидать, что он во что бы то ни стало постарается разузнать что-нибудь, а все узнанное употребить в злонамеренных целях. Вот в чем дело. Мне необходимо понимать, куда и кому он передает свои вести. Он осторожен и ни за что не пошлет вестового из своего дворца. Но может сделать это из храма в Хугли.
— Ваша милость! — ответил Гарри. — Даю вам слово, что никто не выйдет из храма незамеченным мною. Что следует сделать, если посланный магараджи попадется мне в руки?
— Мне необходимо иметь самое письмо. Если вы сумеете убедить его, чтобы он взамен настоящего передал то, что мы вручим ему, то заслуга ваша окажется вдвое важнее.
— Может быть, это мне и удастся, но наверное не поручусь.
— Располагайте какой угодно суммой денег, но если и это не поможет, доставьте мне послание и позаботьтесь о том, чтобы посланный был нем как могила.
— За это я отвечаю, — ответил Раху.
— Прекрасно! Я на вас надеюсь. Предоставляю вам действовать вполне по вашему усмотрению.
Человек в одежде офицера поклонился и прошел прямо в занимаемые им комнаты. Он запер за собой дверь и открыл один из шкафов, ключ от которого висел у него на шее на шелковом шнурочке. Достав оттуда одежду, которую он носил, когда жил в лесу на склоне горы Земиндар, переоделся, затем достал фляжку с темно-коричневой жидкостью, натер ею себе лицо и руки, растрепал волосы. После этого нахлобучил на голову поярковую шляпу, засунул за пояс два острых кинжала и пару маленьких пистолетов.
Встав перед большим трюмо, он остался собой весьма доволен.
— Раху снова воскрес! — сказал он. — Берегитесь теперь вы все, коварные, надменные брамины! Снова явился тот, кого вы сравняли с дикими кровожадными зверями. От тигра он научился употреблять в дело когти и клыки, от змеи — способность выползать незаметно и жалить до смерти!
Раху растянулся на оттоманке и погрузился в мрачные думы, ожидая наступления ночи, уже начавшей опускаться на землю. Тогда он выбрался из комнаты через небольшую веранду, выходившую в отдаленную часть сада. С ловкостью и цепкостью кошки, без малейшего шума и так осторожно, что никто не заметил бы даже его силуэта, он перелез через ограду и исчез во мраке.
Суджи Даула, освежившись и подкрепив свои силы после утомительного путешествия, направился к губернатору, чтобы сделать ему визит. На пороге его встретил сэр Вильям и провел через роскошную приемную в рабочий кабинет Гастингса.
Здесь царил полумрак. Замысловатый канделябр в несколько свечей, стоявший на большом письменном столе, был накрыт синим шелковым абажуром, так что свет падал только на сам стол, а весь кабинет оставался в тени. Гастингс тотчас же поднялся и приветствовал набоба, предложив ему поставленное около письменного стола кресло, а сам сел на простой стул.
