Большую часть года пустыня Намиб безжизненна, если не считать редких кустиков и деревьев, так что рацион Корна и Мартина в силу обстоятельств преимущественно состоял из мяса. Они зависели от животных — вся их жизнь вращалась вокруг этих постоянно перемещающихся центров жизнеобеспечения. Поскольку имевшиеся в их распоряжении пули были старыми и обладали низкой пробивной способностью — такой низкой, что порой попросту отскакивали от шкуры, — Мартину и Корну приходилось подбираться к своим потенциальным жертвам на расстояние выстрела из лука. Однако, несмотря на то что с каждым днем их жребий становился все труднее, они не прекращали своих наблюдений, играя таким образом двойную роль — как исследователей, так и объектов исследования. «Наша одежда, пропитанная кровью и потом, стояла колом и была вся изодрана, потому что нам вечно приходилось ползать по раскаленным острым камням»[109], — писал Мартин.
«Наступил момент, когда мы перестали носить белье и брюки… Завернувшись в полотенца, как в набедренные повязки, мы сидели и отрывали ребра антилопы… и обгладывали их, как настоящие хищники. Но наши мысли были свободнее, чем когда-либо, и вечером того дня скрипка Германа наполнила песней триумфа обступившую нас черноту ночи»[110]. Корн тогда расчувствовался и сказал: «Моя душа родом из палеолита — здесь она чувствует себя как дома».
Войдя в древний ритм дождей и засухи, охоты и покоя, Мартин и Корн изучали окружавших их животных, и их социальные связи, иерархия, межвидовая динамика вызывали у них неизменное восхищение. Естественно, со временем оба начали чувствовать себя частью этого мира. «Они были вроде людей[111], которых ты постоянно встречаешь на улице, но не знаешь, как их зовут, — писал Мартин. — Вскоре мы начали воспринимать их как соседей». В сущности, этот суровый, но на удивление оживленный лабиринт из кустарника и каменных глыб являлся своего рода общественным умвельтом, проникнув в который Мартин и Корн наладили своего рода эмпатическую связь с его обитателями: «Мы научились чувствовать[112] их настроение и намерения по тому, как они наклоняли головы или ставили копыта. Мы могли понимать их и их поведение, как вы понимаете своих друзей даже без слов… Чем дольше мы жили среди животных[113], тем яснее нам становилось, что поведение человека и животного очень похоже».
Мартин не переставал удивляться сложности взаимоотношений окружавших его животных и тому, как тонко они чувствовали ситуацию: соперничающие в другое время самцы зебры спокойно уступали друг другу место на тропе, ведущей к водопою; страусиха расправляла крылья в попытке остановить паническое бегство других страусов, заметивших вдалеке угрозу; павиан планомерно разбирал на составные части бинокль; гиена сперва пропускала леопарда на тропе, а после того, как он благополучно проходил мимо, могла разразиться ему вслед визгом и хохотом, словно трус, выкрикивающий угрозы издалека. «Я был поражен: типично человеческое поведение оказалось на самом-то деле типично звериным», — описывает он свои наблюдения.
Впрочем, еще больше Мартина поразили изменения собственной психики: он обратил внимание, что, когда они только начали свое путешествие по каньону, ему постоянно снились люди и места, которые он оставил. Но месяцы превращались в годы, и «животные стали все чаще проникать в мои сны[114], и граница между людьми и животными размывалась». Подсознание Мартина — его внутренний умвельт — постепенно перестраивалось, чтобы соответствовать этой новой или, наоборот, хорошо забытой старой реальности. По сути, это был эксперимент с таким глубоким погружением в среду, о каком психологи и антропологи могут только мечтать. И пожалуй, он может пролить свет на то, почему наскальные рисунки в пещерах южной Европы и в Калахари преимущественно изображают животных. «Вполне вероятно, — предполагал Мартин, — что так зарождалась мифология[115]… в которой люди и животные смешивались и сливались друг с другом»[116].
Если задуматься о том, что немецким ученым, привыкшим к городской жизни, потребовалось всего два года, чтобы открыть для себя эту глубинную взаимосвязь, можно представить себе степень понимания и единения с природой у Михаила и Ивана Дункаев, коренных жителей Приморья, охотников, всю жизнь проведших в родной тайге. А если еще вспомнить о том, что Дункаи воспитаны на вековом опыте поколений, чья связь с животным миром была очень тесной, их трактовка системы взаимоотношений «человек — тигр» становится особенно весомой. «Тигр — сильный, могущественный и справедливый, — сказал Михаил Дункай. — Его нужно уважать. Не надо думать, что он не понимает человеческого языка, он все понимает. Он читает ваши мысли. Если вы подумали: это плохой тигр, я его не боюсь, — что ж, вините потом только себя, когда с вами случится беда. Сначала тигр сделает предупреждение, но если вы не примете его всерьез, он вас накажет по всей строгости».
У Михаила своеобразный взгляд на то, как следует делиться добычей в лесу. Возможно, судьба Маркова сложилась бы не так трагично, разделяй он мнение Дункая. «Однажды тигр убил кабана — всего в десяти метрах от моей хижины, — рассказывал Михаил. — Утром я увидел труп кабана и сидящего рядом тигра. Тогда я заговорил с ним. „Тайга большая, — сказал я ему. — Зачем ты убил кабана прямо здесь? Ступай, владей всею тайгой, но не убивай больше возле моего дома“. Тигр сидел и слушал меня, потом ушел. Впоследствии я обнаружил, что часть кабана — одну ногу — он оставил мне. Все остальное было съедено, и тигр тщательно прибрал за собой».
«Но я не стал забирать мясо, — продолжал Михаил, — потому что если возьмешь, ты становишься должником, и потом придется что-то отдать взамен. Поэтому я сказал: „Спасибо, но у меня сейчас достаточно мяса. Не обижайся, что я не принял твой подарок. Спасибо, что поделился со мной“. Если взять у тигра мясо, — объясняет Михаил, — вы почувствуете себя обязанным ему и начнете его бояться».
По мнению Михаила Дункая, взять мясо у тигра — все равно что принять подачку от Коммунистической партии или мафии: становишься вечным должником. По всей видимости, Марков недостаточно хорошо понимал, во что он ввязался. По сути, он сам назначил себя жертвой тигра. Иван Дункай, принадлежавший к старшему поколению, несомненно, понимал жесткие правила этой игры куда лучше своего сына. То, что исследователь тигров Дмитрий Пикунов так долго беспрепятственно питался остатками тигриной добычи, было обусловлено, вероятно, тем фактом, что он не приближался к ней, пока не был уверен, что тигр взял все, что ему нужно, и больше не вернется. Царь всегда ест первым.
Михаила Дункая очень удивила вражда между тигром и Марковым. «Маркиз был сильным и очень хорошим человеком, — сказал он в заключение. — Всегда сохранял оптимизм и бодрое расположение духа. Он был честным. Трудно теперь понять, что именно произошло, но этот конфликт с тигром стоил ему жизни. Я его тогда пытался уговорить, чтоб переночевал у меня, не нервничал попусту, успокоился и все обдумал. Я сказал: „Если ты ему ничего плохого не делал, он тебя не тронет. Только не вреди ему никак. Помни: ты живешь в тайге. Он тебя может одной лапой прихлопнуть“».
Однако жребий к тому времени уже был брошен. Судьба Маркова была предопределена — в частности, из-за особенностей его характера. «Если Маркиз за что-то брался, — вспоминал Михаил, — он всегда доводил дело до конца».
«Посмотрите на это глазами тигра, — сказал позднее Труш. — Тигр бросил Маркову вызов. С его точки зрения, ты либо уходишь в сторону, либо решаешь вопрос лицом к лицу, а там видно будет. Марков вызов принял. У Володи Маркова была возможность уйти из тайги; поступи он так, и его жизнь была бы спасена. Выбор у него был».
