Олдувайские гоминиды были весьма широки в своих пищевых привычках. Некоторые места изобилуют костями антилоп, причем нередко черепа пробиты именно там, где они тоньше всего — в лобной части. В других полно панцирей больших черепах. Одно завалено раковинами улиток, а еще в одном найден череп жирафа, хотя никаких других его костей не обнаружено — голову явно притащили сюда, чтобы съесть "дома". Кости из верхней части Слоя II свидетельствуют, что основной добычей становятся лошади и зебры, — иначе говоря, климат стал более сухим, и это способствовало расширению степных ландшафтов. Кроме того, в Слое II скребла встречаются в заметно больших количествах, что указывает на первые попытки обрабатывать шкуры и кожу.

Данных много — захватывающе интересных данных. Как, например, объяснить небольшие скопления очень мелких костей, в подавляющем большинстве раздробленных на крохотные кусочки? Неужели какой-то чудаковатый гоминид для развлечения собирал горстями раздробленные косточки мышей, землероек, мелких птиц и ящериц и аккуратно укладывал их кучками? Очень маловероятно! И Мэри Лики пришла к выводу, что эти загадочные кучки, скорее всего, когда-то были экскрементами гоминидов. Если она права, наши предки съедали такую мелкую живность целиком — ну, как мы сейчас едим сардины. В процессе жевания кости раздроблялись на очень мелкие фрагменты, проходили через пищеварительный тракт и в конце концов оказывались там, где их обнаруживают теперь.

Тщательность Мэри Лики поистине невероятна. В одном месте она собрала свыше 14 тысяч костных фрагментов, которые все вместе не весят и семи килограммов. Не менее тщательны ее измерения и классификация орудий. Она способна точно указать, в каком соотношении находятся 14 различных типов орудий в любом из важнейших их местонахождений, которые она исследовала. Эти исследования показывают, что во всех олдувайских местонахождениях Слоя I основным орудием, которое явно предпочиталось всем прочим, был ударник. Однако при переходе к Слою II почти всюду чаще всего начинает встречаться сфероид. Но для чего были нужны эти каменные ядра? Они старательно выделаны, и на них затрачено столько времени и труда, что вряд ли они служили просто метательными снарядами — ведь их далеко не всегда удавалось бы подобрать для нового использования. По мнению Мэри Лики, они могли применяться как бола. Бола все еще употребляется в пампасах Южной Америки. Оружие это состоит из двух или более камней, обернутых кожей и привязанных к ремню или веревке. Их раскручивают над головой и бросают в бегущее животное или в большую птицу. С помощью крутящегося бола, длина которого может достигать почти метра, не только легче попасть в цель, чем одним камнем, но оружие это при удачном броске опутывает ноги животного. А при промахе его нетрудно отыскать и вновь использовать.

При таком богатстве поразительных сведений, поступающих из Олдувая, уже нельзя сомневаться, что два миллиона лет назад гоминиды обладали замечательно развитой культурой, достигавшей уровня, о котором несколько десятилетий назад никто и не подозревал. Так как прогресс в начальной стадии каменного века был невообразимо медленным, это означает, что начало изготовления олдованских орудий много старше геологического возраста исследованных местонахождений в Олдувае — но насколько старше, никто пока сказать не может. Однако в 1969 году с восточного берега озера Рудольф и из Омо начали поступать сведения о каменных орудиях, обнаруженных и там. Первое печатное сообщение об этом появилось в 1970 году, когда Мэри Лики опубликовала описание орудий, которые ее сын Ричард откопал в Кооби-Фора. На следующий год в Кооби-Фора к Ричарду Лики приехали Глинн Айзек, специалист по доисторическим культурам (Калифорнийский университет в Беркли), и Кей Беренсмейер, геолог из Гарварда. Их анализ подтвердил еще одно немыслимое открытие — обнаружен обитаемый горизонт с костями животных, олдованскими ударниками и отщепами, который, вероятно, на три четверти миллиона лет древнее Олдувая.

Кооби-Фора и некоторые другие местонахождения окаменелостей на восточном берегу озера Рудольф обещают очень много, и главное, когда геология и датирование всего района будут полностью определены и удастся установить, как соотносятся между собой во времени местонахождения окаменелостей, появится возможность прямо связать исключительно богатые окаменелости гоминидов с найденными орудиями и узнать еще больше об австралопитеке, изготовлявшем и применявшем орудия два миллиона лет назад.

Мы знаем, что изготовление орудий и эволюция гоминидов сопутствовали друг другу — в этом нас убеждает логика. Но самые ранние этапы пока еще нам совершенно не известны. Мы снова обращаемся к покрытому тьмой началу истории гоминидов, к тому времени, когда, возможно, практически еще нельзя было отличить изготовленное орудие от подобранного удобного камня, к тому времени, когда даже такое примитивное существо, как рамапитек, быть может, уже экспериментировало с каменными приспособлениями.

Исследование происхождения человека не исчерпывается одними лишь раскопками. Капля, которая вот-вот упадет в пробирку в микробиологической лаборатории института Карнеги в Вашингтоне, содержит нити генетического вещества человека и шимпанзе. Анализ определит сходство между ними — и степень родства их древних предков

Шервуд Уошберн, рассуждая об эволюции гоминидов, то и дело говорит: "По моему предубеждению…", после чего высказывает какую-нибудь спорную идею. Так он любезно предупреждает собеседника, что собирается высказать какое-нибудь любимое теоретическое положение. У меня нет любимых теоретических положений, за исключением одного, самого главного — убежденности, что своим появлением на Земле человек обязан происхождению видов благодаря естественному и половому отбору, — а потому я счел себя вправе свободно бродить по просторам науки, подхватывая новейшие сведения и прослеживая ход тех рассуждений, которые мне представлялись наиболее логичными. Другими словами, предшествующие главы более или менее отражают "мое предубеждение".

Признавшись в небеспристрастности, я должен признаться, что существуют линии рассуждений, которые приводят к совсем другим выводам, чем некоторые из изложенных в этой книге, и что кое-какие из моих предубеждений обоснованы довольно шатко.

Например, я старался примерно одинаково использовать сведения об окаменелостях и поведении приматов. Это не убедит чистого сторонника палеонтологического подхода, и он будет настаивать, что единственными реальными свидетельствами эволюции остаются геологические данные, кости и предметы материальной культуры. Они неопровержимо доказывают, что произошло то-то и то-то, ибо их можно измерять, датировать и сравнивать с другими конкретными объектами. С этой точки зрения можно, конечно, тратить время на занятные, но недоказуемые фантазии, опирающиеся на поведение современных приматов и даже животных, еще менее родственных человеку, но наука палеоантропология от них мало что выигрывает.

В ответ на это сторонник этологического подхода заявит: "С некоторыми из этих животных мы состоим в близком родстве, и, хотя наше поведение, безусловно, отличается от их поведения, корни его те же, и стремление игнорировать многочисленные факты, выявленные в процессе анализа поведения животных, свидетельствует только об узости взглядов. И еще: многое ли можно узнать по статичным обломкам костей? Палеонтологи постоянно строят выводы на мельчайших особенностях зубов и столь же постоянно спорят между собой".