Научные полевые наблюдения за приматами начались в 30-е годы, когда Ч. Карпентер приступил к изучению гиббонов в Таиланде и обезьян ревунов на острове Барро-Колорадо в Панамском канале. Однако по-настоящему они развернулись лишь после второй мировой войны, когда многие молодые специалисты — некоторые из них впоследствии приобрели всемирную известность — покинули университеты и музеи и занялись изучением обезьян в естественных условиях. Они изучали гиббонов и орангутанов в Юго-Восточной Азии, лангуров в Индии, горилл, шимпанзе, павианов и разных лесных обезьян в Африке. В Центральной и Южной Америке началось интенсивное изучение обезьян Нового Света.
Оказалось, что вести наблюдение за приматами гораздо сложнее, чем думали прежде. Многие из них, например горные гориллы, обитают в труднодоступных местах. Другие держатся в верхнем ярусе джунглей, где они практически невидимы. Третьи, такие, как орангутаны, крайне редко встречающиеся животные. И почти все они стараются прятаться от наблюдателей. К тому же далеко не всегда бывает ясно, чему следует придавать значение и как истолковывать результаты наблюдений. Разные виды ведут себя по-разному в разных местностях, под воздействием разных экологических условий и даже в зависимости от плотности популяции.
Пришлось преодолевать давние предрассудки. Более ста лет ученые и путешественники считали гориллу опасным лесным чудовищем и красочно описывали, как она в дикой ярости бьет себя кулаком в грудь и испускает рев, от которого кровь стынет в жилах. А ее огромные зубы и мощная мускулатура не оставляли сомнений, что ей ничего не стоит откусить человеку руку или просто оторвать ее. В 20-х годах нашего века путешественник Карл Экли заподозрил, что гориллы вовсе не так свирепы, как было принято думать. Однако только зоологу Джорджу Шаллеру удалось доказать, что гориллы на самом деле — робкие и кроткие животные.
Шаллеру было очень трудно вести свои исследования, но вовсе не потому, что гориллы могли напасть на него и разорвать в клочья, а потому, что ему редко удавалось подобраться к ним на достаточно близкое расстояние. Он и его жена тринадцать месяцев прожили в маленькой хижине высоко на склоне вулкана Вирунга, на востоке Кении. Шаллер рыскал по сырым туманным лесам, нередко на высоте трех с половиной километров, проходя в день по 15–20 километров по невероятным чащобам, ночуя под открытым небом, — и все для того лишь, чтобы хоть мельком увидеть этих неуловимых животных.
Шаллер узнал о горных гориллах очень много, но считает, что узнать о них можно еще гораздо больше. Ему так и не удалось подружиться с дикой гориллой, и он ни разу не прикоснулся ни к одной из них. Этого сумела добиться Диана Фосси, молодая специалистка по приматам, которая поселилась в тех же горах, где жил Шаллер, работает там сейчас и предполагает работать еще долго. Ей удалось познакомиться с гориллами поближе: в один незабываемый день большой самец подкрался к ней и робко дотронулся до ее руки. А она, чтобы ободрить его и не спугнуть, старательно смотрела в сторону.
Хотя гориллы физиологически и очень близки к людям, в них мы не находим такого сходства с собой, как в бойких и любопытных шимпанзе. Гориллы едят грубую растительную пищу. Они спокойны, флегматичны, консервативны в своих привычках и относительно медлительны.
Шимпанзе, благодаря долгим и самоотверженным полевым наблюдениям, теперь изучены достаточно хорошо. Большая заслуга тут принадлежит Джейн Гудолл. Все началось с того, что она стала секретаршей Луиса Лики. Однажды Лики узнал, что в лесах на западе Танзании неподалеку от реки Гомбе-Стрим, впадающей в озеро Танганьика, обитает группа шимпанзе. Лики интересовало все, что связано с приматами, и он решил поручить кому-нибудь наблюдение за этими шимпанзе — он считал, что лесистые берега Гомбе очень похожи на Олдувай, каким он был два миллиона лет назад.
Джейн Гудолл посвятила изучению шимпанзе многие годы. Как и Шаллеру, труднее всего ей было преодолеть их недоверчивость и осторожность. Она разбила лагерь неподалеку от озера и поселилась там с матерью. День за днем Джейн бродила в поисках шимпанзе по лесу, занимающему площадь около 40 квадратных километров. Она решила вести за ними наблюдение сначала с почтительного расстояния, чтобы исподволь приучить их к своему присутствию, и только потом попытаться свести с ними более тесное знакомство. Но шли месяцы, а ей все еще не удавалось приблизиться к ним и они по-прежнему относились к ней с подозрением. В конце концов долгий испытательный срок, который вряд ли выдержал бы менее преданный своему делу человек, завершился, и многие, хотя и не все, шимпанзе признали Джейн своей. А с некоторыми она даже подружилась. Она провела среди них тысячи часов, иногда вступая в прямой физический контакт: раздавала бананы или играла с детенышами. Но чаще она тихо сидела в стороне и наблюдала жизнь сообщества, которая постепенно раскрывалась перед ней во всей своей сложности.
Когда два года спустя в лагерь Джейн Гудолл приехал фотограф Гуго ван Лавик снимать шимпанзе, ему так же, как прежде ей самой, пришлось выдержать испытательный срок, пока животные присматривались к нему, привыкали и постепенно начинали считать своим, — только после этого они стали вести себя естественно и в его присутствии. Однако — и это свидетельствует о сообразительности шимпанзе — они быстро ассоциировали его с Джейн, своим другом, и процесс привыкания занял всего месяц. Исследования Джейн и фотографии Гуго (теперь они муж и жена) раскрывают перед нами мир человекообразных обезьян, чей физический склад и социальная организация дают обильную пищу для построения гипотез о происхождении человека.
Крупные человекообразные обезьяны предстают перед нами в искаженном виде, так как мы наблюдаем их глазами современного человека в обстановке, настолько очеловеченной, что они кажутся гораздо более беззащитными, менее сообразительными и менее приспособленными, чем в действительности. И причина лежит не в них, а в окружающем мире. Он переменился так быстро, что они не успели перемениться вместе с ним, и им нечего противопоставить вездесущему, стремительному, шумному, вооруженному ружьями, пожирающему дикую природу, сжигающему леса, загрязняющему воздух и реки конкуренту. В наши дни все виды человекообразных обезьян оттеснены в глухие уголки — их среда обитания неумолимо сокращается под натиском лесоруба, рудокопа, охотника и даже землемера: ведь там, где совсем недавно обезьяны качались на ветвях, теперь выросли поселки и города.
В 1968 году мне довелось побывать в угандийском лесу Будонго, и я особенно остро ощутил всю беспощадность этого наступления. Будонго — удивительное место: огромные деревья, сочная тропическая зелень и тишина, такая, что слышен свист ветра в крыльях, когда на ближнюю вершину опускаются птицы-носороги. Впрочем, тишина в лесу стоит только до тех пор, пока какая-нибудь группа обитающих там шимпанзе не примется пронзительно кричать, взвизгивать и ухать, оповещая всех и каждого, что они отыскали фиговое дерево, все в спелых плодах. Но шум быстро стихает, и наблюдателю, притаившемуся внизу в надежде увидеть шимпанзе, начинает казаться, будто безмолвный лес необитаем. Шимпанзе, если только они не перебираются на новое место и не кричат, ведут себя поразительно тихо. Помню, как-то утром я лежал под кустом, рассчитывая, что шимпанзе, которые несколько минут назад поднимали невероятный гам, в конце концов направятся в мою сторону. Кругом царила полная тишина, и просто не верилось, что в какой-нибудь сотне метров от меня за непроницаемой завесой зелени 20–30 крупных животных спокойно занимаются своими обычными делами: едят, лазают по веткам, обыскивают друг друга. До меня доносился только один звук: еле слышное зудение. Это километрах в пяти работала лесопильня. Лес Будонго — государственная собственность, и в нем идет планомерная добыча древесины. Я лежал и думал, различают ли шимпанзе этот звук или, давно свыкшись с ним, обращают на него не больше внимания, чем на жужжание насекомых.
