– Как тебя звать? – (Альфред сказал.) – Откуда ты?

– Из Виндзора.

– Какого сословия?

И снова Альфред ответил. Вольный ли он? Да. Когда в последний раз ел? Не воровал ли еще? Нет. Только ячменную лепешку, подобранную с земли. Допрос продолжался, пока наконец рыжебородый исполин не хрюкнул, значения чего Альфред не уразумел.

– Вставай.

Он подчинился. И сразу упал. Тряхнул головой и попробовал еще, однако ноги вновь подкосились. В ту же секунду он скорее удивленно, чем в страхе, ощутил, как ручищи Датчанина подхватывают его и забрасывают на плечо, словно небольшой куль муки, – и вот великан зашагал к Ист-Чипу, гудя что-то под нос.

Вскоре Альфред очутился в большой усадьбе с крутой деревянной крышей на дальней стороне восточного холма. Да что в усадьбе – перед огромной жаровней, над которой тихая седая женщина с широким лицом разогревала котел с похлебкой, и запах показался Альфреду божественным, лучше всего, что он когда-либо вкушал.

Покуда она занималась похлебкой, мальчик осмотрелся. Все выглядело колоссальным – от здоровенного дубового стула до прочных дубовых дверей, а на стене красовался внушительный, двуручный боевой топор. Датчанин маячил под другую сторону жаровни, и Альфред не мог рассмотреть его толком. Тотчас последовало:

– Мы накормим тебя, мой юный друг, но после ты отправишься домой, откуда пришел. Понятно?

Альфреду вообще не хотелось говорить, но Датчанин повторил вопрос, и поскольку лгать явно не следовало, он нашел в себе силы помотать головой.

– Что? Никак ты мне перечишь?

Это был сущий рев. Парень вдруг испугался, что великан передумает и не станет его кормить. Тем не менее ему хватило мужества ответить:

– Нет, сударь, я не перечу, но домой не пойду.

– Ты с голоду околеешь! Тебе это известно?

– Как-нибудь перебьюсь. – Он понимал, что это нелепость, но тем не менее. – Я не привык сдаваться.

Это было встречено таким ором, что Альфред решил: сейчас этот викинг ударит его, но ничего не случилось.

Тем временем женщина перелила похлебку в небольшой котелок и поманила Альфреда к столу. Альфред повиновался, однако заметил, что великан направился к нему.

– Ну, – обратился тот утробным гласом к жене, – что ты о нем думаешь?

– Бедняга, – отозвалась та сострадательно.

– Верно. И все же… – (Альфред различил смешок.) – В этом мальчонке бьется сердце героя. Слышишь? Могучего воина. – Загоготав, он хлопнул того по спине и чуть не опрокинул в котел с похлебкой. – А знаешь почему? Он не сдается. Так и сказал мне. Он не шутит. Этот малыш не сдастся!

Жена вздохнула:

– Значит, мне его содержать?

– Ну разумеется! – воскликнул тот. – Ибо скажу тебе, юный Альфред, – обратился он к мальчику, – что у меня есть для тебя работа.

Саксонский флот курсировал по Английскому каналу все лето. Набег был всего один, ему подвергся кентский порт Сэндвич, и его быстро отбили. Затем – тишина. За горизонтом выжидал Вильгельм Нормандский.

Однако для юного Альфреда, невзирая на эту опасность, прошедшие месяцы стали счастливейшей в жизни порой.

Мальчик быстро перезнакомился с семейством Датчанина. Жена Барникеля была строга, но добра; старшие дети уже обзавелись своими семьями, а восемнадцатилетний сын, который собирался жениться на дочери Леофрика, все еще жил с родителями. Он был здоровяк, вылитый отец, и научил юного Альфреда вязать морские узлы.

Датчанина же будто веселило общество деревенского мальчишки. Его дом на восточном холме располагался неподалеку от саксонской церкви Всех Святых и выходил на пустынные травянистые склоны, где обитали во́роны. Каждое утро мужчина отправлялся по тропинке в Биллингсгейт инспектировать суденышки с грузами шерсти, зерна и рыбы. Альфреду нравилась пристань, пропитанная запахами рыбы, дегтя и водорослей, но еще больше – визиты к Леофрику на западный холм. Теперь, когда он перестал быть бродягой, ему доставляло огромное удовольствие ходить от собора Святого Павла по Уэст-Чипу. Там каждый закоулок был связан с отдельным промыслом или товаром – Бред-стрит, Вуд-стрит, Милк-стрит и так до Полтри в самом конце. Торговцы галдели, выкрикивая все эти товары; там обитали и продавцы специй, сапожники, ювелиры, меховщики, торговцы одеялами, гребнями и многие, многие другие. Одно его удивляло – количество свинарников. Такого он от города не ожидал, но Барникель объяснил: «Свиньи пожирают мусор и держат место в чистоте».

Благодаря Барникелю Альфред стал лучше понимать характер Лондона. Отчасти город оставался сельским. Саксонское поселение не заполнило огромного пространства, обнесенного стенами; здесь сохранились поля и фруктовые сады. Вокруг раскинулись обширные земли, принадлежавшие королю, его придворным и Церкви.

– Город разделен на округа, – растолковывал Барникель. – Примерно по десять на холм. Но некоторые из них находятся в частном владении. Мы называем их сока.[14]

Он назвал нескольких дворян и духовных лиц, содержавших эти имения в границах Лондона.

И все-таки Лондон был сам по себе. Слушая Датчанина и наблюдая, Альфред не уставал поражаться.

– Город настолько богат, – объяснил Барникель, – что облагается налогом, как целый шайр.

Он с гордостью перечислил свободы, отвоеванные городом: торговые концессии, права на рыбный промысел в пределах нескольких миль по Темзе, права на охоту во всем графстве Мидлсекс, располагавшемся на северной стороне, и многие другие.

Но дело было не в этом, а в чем-то еще – в разлитом в воздухе, но вполне осязаемом и производившем на мальчика по-настоящему глубокое впечатление. Ему какое-то время не удавалось облечь его в слова, но однажды ему нечаянной репликой помог сам Датчанин.

– Стены Лондона касаются моря, – произнес тот.

Да, подумал мальчик. Вот оно.

Покоясь издавна в верховье эстуария Темзы, неизменно смотревшего в море, огромное поселение среди стен на протяжении поколений служило приютом мореплавателям и торговцам всего северного мира. И эти люди не собирались себя ограничивать, пусть даже признавали власть островных королей – саксонских и датских. Защищаясь и организуя торговлю, они основывали собственные гильдии. Они знали о своей важности для короля, и с этим считались. Дед Барникеля, крупный купец, трижды ходивший в Средиземноморье, стал дворянином. Три поколения этого семейства возглавляли гильдию защиты, способную выставить значительные силы. Городские стены были столь крепки, что заслужили признание короля Кнута. «Лондон не взять никому, – похвалялись англо-датские бароны, выходцы из купечества. – И никакой король не король, пока мы не одобрим».

Гордыню Лондона и уловил Альфред.

– Ибо граждане Лондона свободны, – изрек Барникель.

Существовал старинный английский обычай: если серв убегал в город и жил там невостребованным в течение года и одного дня, то становился вольным. Да, некоторым землевладельцам и богатым купцам прислуживали сервы и даже рабы, но большинство подмастерьев были, подобно Альфреду, вольными. Однако в Лондоне он открыл, что слово «вольный» несло в себе нечто еще. Купец, заплативший вступительный взнос, или ремесленник, завершивший ученичество, становились полноправными гражданами. Они получали возможность заниматься ремеслами, поставить торговый лоток и голосовать на фолькмоте. Такие люди платили королевские налоги, а все остальные, явись они из соседнего графства или из-за моря, считались чужеземцами и не имели права торговать, пока не удостоятся гражданства. Неудивительно, что лондонцы пеклись о своей свободе. Ощупав кинжал на боку, мальчик вспыхнул от удовольствия при мысли, что и он станет частью этого целого.

Через неделю, когда силы Альфреда полностью восстановились, Барникель обратился к нему с утра пораньше:

– Сегодня начинается твое ученичество.

Квартал, куда теперь вел его Датчанин, располагался сразу за восточной городской стеной. Здесь в Темзу сбегал небольшой ручей, вдоль берегов которого разместились многочисленные мастерские. Это было бойкое место, находившееся в ведении гильдии защиты. Когда они приблизились к вытянутому деревянному зданию, Альфред различил знакомые удары молота о наковальню. Мальчик решил, что его определят в кузнецы. Но обмер, едва вошел и огляделся.