И вот в какой-то момент выйдет так, что наше общество качественным образом изменится. Если сегодня в нем доминирует инертность, слегка разбавленная протестом, то завтра в нем будет доминировать протест, слегка разбавленный инертностью консервативной части электората.

Сумеет ли выжить режим в подобных условиях, будет скорее всего определяться экономическим состоянием — ценами на нефть и масштабами кризисных явлений, прогнозировать которые вряд ли возможно.

Даже если ближайшее будущее сложится для Владимира Путина чрезвычайно благоприятно и факторы консервации режима возобладают над проблемами возраста, рано или поздно сработают все же некие объективные ограничители. Советский опыт трансформации застойного режима в перестроечный показывает, почему авторитаризм не вечен.

Объективная проблема любого обладателя авторитарной власти, доживающего до преклонного возраста, состоит в неспособности эффективно подобрать преемника. Не липового преемника вроде Дмитрия Медведева, греющего место в ожидании возврата на президентский пост истинного хозяина, а такого, который сумеет сохранить политический режим самостоятельно. Который не окажется слабаком, не станет игрушкой в руках конкурирующих придворных группировок и не допустит того, что эти группировки в борьбе друг с другом станут апеллировать к народу, создавая предпосылки истинной демократизации.

Стареющий авторитарный лидер всегда подозрителен. Он не доверяет возможным преемникам, он гипертрофированно реагирует на их слабости, а самое главное — он чрезвычайно податлив на компромат, который каждый из кандидатов в преемники распространяет на своего конкурента. Уходящий вождь мечется, суетится, меняет фаворитов, пытаясь приблизиться к идеалу, но так этого идеала и не находит.

Пример Брежнева демонстрирует нам как раз подобное поведение. Долгое время он протежировал своему старому другу Андрею Кирилленко. Но тот был слишком слаб, чтоб стать преемником. Реально вторым человеком в партии был главный идеолог Михаил Суслов. Но идеолог не мог управлять страной, и потому вторым в государственной иерархии оставался премьер Алексей Косыгин. Брежнев, правда, его не любил и не хотел поддерживать.

В момент кончины генсека наиболее близким к нему человеком мог, наверное, считаться Константин Черненко, который действительно стал новым партийным лидером, но лишь через год с небольшим. Юрий Андропов был сильнее Черненко и захватил власть сразу. Причем нельзя сказать, что Брежнев был против такого развития событий. Скорее, он просто сам не знал, чего хочет. Черненко был ближе и преданнее, Андропов умнее и эффективнее. Брежнев долгое время поощрял Андропова, не препятствовал концентрации у него огромной власти в бытность главой КГБ, а затем не препятствовал его переходу на пост секретаря ЦК, после чего непосредственно и становятся генсеками.

Однако мы так и не знаем, готов ли был Брежнев передать власть именно Андропову. По некоторым сведениям перед смертью он вообще склонялся скорее к фигуре украинского лидера Владимира Щербицкого.

Косыгин — Суслов — Кирилленко — Черненко — Андропов — Щер-бицкий... В итоге система не смогла подготовить эффективного преемника, и власть ушла к Михаилу Горбачеву, человеку иного поколения, желавшему качественной трансформации авторитарного режима.

Похожая ситуация, несмотря на очевидные внешние отличия, была и в момент кончины Сталина. Вождь регулярно перебирал людишек, одних репрессируя, других возвышая, но после себя оставил заварушку, в которой на власть могли претендовать и Лаврентий Берия, и Георгий Маленков, и Никита Хрущев. В конечном счете получилась оттепель, т. е. существенная трансформация сталинского режима, ставшая следствием борьбы группировок.

Даже уход Ленина более или менее вписывается в эту картину. Его знаменитое «Письмо к Съезду» представляет собой набор жестко критических замечаний в адрес каждого из возможных преемников. Ленин явно не находил достойного. Сталин слишком груб, Троцкий слишком самоуверен, Каменев и Зиновьев проштрафились в Октябре, Бухарин схоласт и не понимает диалектики, а на Пятакова нельзя положиться в серьезном вопросе. Вот так соратнички.

Ленину не пришлось выбирать преемника, его в тот момент фактически уже отстранили. Но если бы выбирал, то мог размышлять хоть до победы мировой революции — все равно не нашел бы достойного.

Неспособность авторитарного лидера к оптимальной передаче власти в руки преемника представляет собой весьма типичную картину для всемирной истории. Довольно часто персоналистский режим не переживает своего основателя. А если все же переживает, то при преемнике становится слабее. Соперничающие друг с другом группировки начинают оспаривать власть, и это, в зависимости от обстоятельств, приводит либо к государственному перевороту, либо к демократизации.

В общем, возвращаясь к сегодняшним российским проблемам, следует заметить, что авторитарный персоналистский режим при благоприятных условиях может существовать еще достаточно долго, но не вечно. Если бы Путин в какой-то момент оказался способен передать власть сильному преемнику — режим имел бы шанс продлить свое существование. Преемник подавил бы конкурирующие группировки и утвердил свою власть.

При слабом преемнике или при его отсутствии так называемая борьба между башнями Кремля непременно усилится. Если эта борьба будет происходить в условиях примерного равенства сил (а это весьма вероятно, поскольку Путин не допускает чрезмерного усиления никого из своих приближенных), то противоборствующие группировки не смогут удержать конфликт в узких рамках. Они в той или иной мере станут апеллировать к различным слоям элиты, прося о поддержке влиятельных журналистов, деятелей культуры, богатых бизнесменов, региональных лидеров, силовиков и т. д. Не исключено даже, что конфликт вообще не удержится в рамках противостояния элит. А если стороны начнут искать поддержку широких народных масс, то определенная демократизация неизбежна.

Примерно таким образом и обстояло дело в эпоху перестройки. Горбачев явно желал трансформации режима, однако совсем не стремился к его значительной демократизации. Возможно, без демократизации удалось бы обойтись, если бы генсек обладал большей личной властью и сумел навязать экономические реформы без политических преобразований, как это чуть раньше было сделано в Китае. Но Брежнев, Андропов и Черненко оставили после себя в партийной верхушке примерное равенство сил. Любая попытка Горбачева продвинуться вперед наталкивалась на сопротивление консерваторов, а каждый случай торможения вызывал неприятие реформаторов.

В итоге каждая из сторон стала апеллировать к партийным массам, а затем и ко всему народу. Политическая реформа на какое-то время расширила возможности Горбачева в плане манипулирования, но в конечном счете привела во власть те силы, которых ни перестроечные реформаторы, ни перестроечные консерваторы не желали.

Не исключено, что по схожему сценарию может происходить и постпу-тинская трансформация. Лидер оставляет после себя примерно равные по силе группировки. Они вступают в борьбу за власть. Те, кто помоложе, захотят обновления и станут апеллировать к массам. Их противники ответят тем же. И режим рухнет.

Мы силимся предсказать будущее, оглядываясь на прошлое. В этой ситуации историк Российской революции 1917 г. ощущает себя необычайно востребованным. Востребованным, но не понятым. «Правда, это похоже на канун Февральской революции?» — вопрошают люди самых разных взглядов. Отрицательный ответ никого не устраивает: одни пугают Февралем, другие его с нетерпением ждут.

Между тем опыт революции 1917 г. свидетельствует о том, что анализ политической ситуации, основанный исключительно на исторических параллелях, редко бывает точным. С кем только ни сравнивали Керенского: для одних он был русским Дантоном, для других — Луи Бланом. Наконец, некоторые его восторженные почитатели считали, что одного определения мало: «...русский Гракх, с душою Гарибальди». Керенского сравнивали с Наполеоном, и одних это оскорбляло, а других воодушевляло: многие мечтали о воинственном вожде-спасителе, который преодолеет анархию. Востребованной оказывалась и аналогия со Смутным временем. Сторонники Керенского именовали его то Пожарским, то Мининым, а враги главы Временного правительства — Лжедмитрием. И все эти аллюзии не сработали.