– Сожги себя… Очистись!

И тотчас мягкие опахала огня превратились в испепеляющие ветра, сдирающие плоть с хрупких костей, а затем и кость перемалывающие в лёгкий серый пепел. Без всякой боли. Без всякого сожаления. Вот только пришёл ужас, что это конец – конец всему и всего.

Она сгорела.

И сгорала всю ночь. Раз за разом. Восставая из пепла и снова сгорая. Окружённая мятущимися искрами, что так и водили вокруг неё непонятный хоровод. Но с каждым воскрешением сознание очищалось, становясь всё прозрачнее и прозрачнее. Словно далёкий и неведомый ювелир создавал сейчас изумительной чистоты алмаз, выжигая все примеси, мешающие чистоте. Алмаз, которому предстояло стать… Чем? Или кем? Катя не знала. Ведь драгоценность может украшать, а может и сжигать, концентрируя и пропуская через себя гигантскую энергию.

Сон длился вечность, пламя тоже не имело границ. И череда возрождений из пепла тоже тянулась бесконечной нитью. Пока не пришло понимание того, что же она видит.

– Господи, да это же… – Катя поняла вдруг, что искорки, веселящиеся вокруг, складываются в то, что она так любила. Но получающаяся картина отличалась, отображалась как-то по-иному.

Катя развела руки – и звёзды устремились к ней. Одна за другой, сливаясь в плотный толстый луч света. Ведь вокруг носились именно они – любимые ночные мигуньи, складывающиеся в созвездия и скопления, роящиеся и взрывающиеся громадными фейерверками.

Она поняла, в чём фокус – звёзды вокруг оказались старыми знакомыми, но предстали с иного ракурса, словно Катя оказалась далеко-далеко от Земли, за бесконечным звёздным полем, и смотрела сейчас на них с обратной стороны. И звёзды летели к ней. Или – она к ним, к далёкой родной планете, затерянной где-то невообразимо далеко.

Звёзды ударялись о Катю, и растекались радужной плёнкой по телу. В пыль не обратилась ни одна – удар за ударом, вспышка за вспышкой – им не было конца. И когда поток вдруг иссяк, Катя сияла всеми оттенками радуги. Круговерть цветных пятен ускорилась, сливаясь в сплошной всебесцветный кокон. А потом кокон замерцал, вспухая миллиардами далёких сверхновых – и исчез, втянувшись в Катю с тонким, на грани слуха, звоном.

И вместе со звёздами исчез и огонь.

Катя висела в беспросветной темноте. Непомерно далеко булавочным проколом тихо мерцала одна-единственная белая крапинка. И от неё шло тепло, то самое, что было присуще её любимым родным человекам. Катя вдруг поняла, насколько мала и одинока эта маленькая точка в бескрайней тьме. В равнодушной и вневременной темноте, той самой, что была не тенью от света, а НЕ-светом.

Пришедшее знание отдавало банальностью, но Катя почему-то ему поразилась и – приняла, вобрала с непонятной для самой себя горячностью. И тепло, идущее от далёкого светлячка, вдруг наполнило её, не жаром схлынувшего только что огня, а ласковым пушистым прикосновением материнской руки.

Словно получив незримый сигнал, далёкая отметина во тьме начала стремительно расти. Прокол во тьме, точка, жирная точка – она росла и росла, превращаясь в знакомый с детства неровный голубоватый шарик, испещрённый белыми бляхами облаков. И Катя рухнула в родной мир. Теперь он стал для неё действительно родной и близкий. Весь сразу.

Падение завершилось не в родном доме. Она очутилась в стремительно несущейся машине, понимая и ощущая находящихся в ней не очень молодых мужчину и женщину, везущих куда-то в неизвестность маленького спящего ребёнка. Ощущая каждую его и её мысль, раздвоившись внезапно и став ими обоими. Странный сон… и оборванный. Пришедший внезапно, и ушедший точно так же внезапно, подобно озорному котёнку, что царапает коготком и тут же улепётывает под кровать.

Катя осмысливала увиденный отрывок чужой жизни, понимая, что такой сон – не случайная игра подсознания. Слишком уж ярким и насыщенным было увиденное. Она надеялась, что сон вернётся и продолжится в следующую ночь, но та прошла на удивление спокойно. Не было привычной стены огня, не было Голоса, не было ничего. Просто сон.

Уснула – проснулась. Посерёдке – нолик, ничего. Ничего – с тьмой в серединке.

Это пугало и радовало одновременно. Пугало – неизвестностью грядущего и непониманием произошедшего. Радовало – тем же самым, но со знаком плюс, жизнь вдруг обрела тысячу новых оттенков и завтрашний день не обязательно окажется повторением вчерашнего.

И новый день стал действительно новым.

От раздумий Катю отвлёк рёв моторов за окном, оборвавшийся визгом тормозов. К школе подполз глянцевой гусеничкой кортеж из трех джипов с тонировкой стёкол, вторящей чёрному цвету машин. Из передней вытек спортивного вида мужчина, немолодой на вид, с короткой стрижкой, как у киношных братков. В отличие от последних – облачённый в явно дорогой костюм, и с повадками барса на послеобеденной прогулке.

Катя наблюдала за развитием происходящего. Вышедшего первым мужчину уже окружили упруго выпрыгнувшие из задних машин парни, и группа направилась к школе.

Что-то в нём было не так, Катя не могла понять – что. Словно она видела картинку на витрине, скрывающую другое, внутреннее, содержимое. И тогда она протянула к этому странному человеку тонкую нить своего умения – и прикоснулась. И тотчас отпрянула, внутренне ощетинившись кошкой от неприятного ощущения.

Незнакомца облекала серая вуаль, прячущая его истинное Я глубоко внутри. Хотя, это больше походило на паутину, центр которой таился на правом плече. Там горела призрачным зеленоватым светом печать странной формы. Прикосновение к нитям паутины напомнило Кате чувство, испытанное при прикосновении к тому наркоше, что приставал на днях, пытаясь всучить свой товар. Но было и отличие – от мужчины, идущего сейчас к школе, не исходило ощущения прилипчивой грязи, которое в Тот день ожгло и сподвигло её шагнуть в огонь.

Катя заёрзала за партой, пытаясь заглянуть под самое окно – неведомые гости школы пропали из поля зрения. Марь Ванна, хищной птицей высматривающая непорядок в классе, мгновенно сделала замечание:

– Екатерина! Не вертитесь на месте, что вы в окно лезете? Полетать захотелось?

По классу прокатился лёгкий шумок – многие прыснули, сдерживая смех. Старая неприязнь училки к Кате постоянно приводила к взрывным конфликтам на уроках, из которых Катя выходила, как обычно – спокойно и с ровным дыханием. Зато Марь Ванна, бурно жестикулируя и не находя аргументов на убийственно безупречные замечания ученицы постоянно прибегала к последнему средству – выпроваживала её из класса. Выглядя при этом весьма смешно. А Катя и не возражала. Историю она знала на «отлично», несмотря на отношения с учителем – любила, и могла изучать предмет и под окнами школы, в любимой рощице.

– Екатерина! – Марь Ванна желала услышать ответ, хотя и знала, чем это может закончиться. Катя порой думала, что является для учительницы источником необходимых эмоций, как визг тормозов для любителей адреналинового выброса.

– Марианна Иоановна, извините.

Класс замер. В мёртвой тишине пролетел молью осёкшийся вдох исторички. События развивались не по привычному сценарию, совершенно. А Катя улыбнулась и снова принесла извинения.

От учительницы же полыхнуло такой волной смятения и радости, что Катю буквально окатило жаром. И мир расцвёл. Уже в который раз после той ночи.

Раздался звонок. Катя смела вещи в сумку и рванула из аудитории, на ходу прощаясь с одноклассниками и Марь Ванной. Класс, совершенно молча, проводил её взглядами. Похоже, Снежная Королева сегодня шокировала не только историйку. В головах сопартников сейчас изо всех сил крутились шестерёнки, перемалывающие произошедшее.

А Катя упруго шагала к выходу, надеясь поближе увидеть странного незнакомца. Она не понимала, зачем это нужно, но её влекло вперед так сильно, что противостоять подсознательному решению не было никаких сил, да и желания тоже.

Грай внимательно разглядывал школу, стоя перед парадным крыльцом. Парни из сопровождения расположились по бокам, ожидая приказов.