Прямая связь, которую Державин проводил между обеими проблемами, и его одинаковое отношение к этим двум социальным группам, которые не вмещались в рамки официальной классификации, будут рассмотрены нами в дальнейшем. Шляхта, писал бывший министр в 1812 г., работая над мемуарами, «не менее жидовского важное дело»138. И пренебрежительно объяснял, что это за сорт людей, именующих себя шляхтичами: их количество, по его мнению, во всей Польше наберется, может быть, не один миллион, а в российской части – до 500 тысяч. Согласно устоявшимся стереотипным представлениям, он показывает шляхтичей как подопечных магнатов, нуждавшихся в шляхте во время сеймов, а далее подчеркивает, что его терпению настал конец, когда в одном из конфискованных белорусских имений, полученном генералом Е.П. Ермоловым и вскоре им проданном, отдельные шляхтичи стали писать жалобы на нового владельца, переселившего их в другое свое имение под Херсоном, «не имея нужды в такой сволочи»139.
Тогда Державин (он пишет о себе в третьем лице и называет себя по фамилии), «собрав о всем нужные к делу сему справки и узнав, что покойная Императрица имела намерение выселить тех дворян и шляхту [он также был знаком с планом Зубова. – Д.Б.] по политическим видам [этот нюанс он добавляет от себя. – Д.Б.], на порожния земли в полуденных своих губерниях», составил проект о переселении этих «праздных людей» в Херсонскую, Астраханскую и Саратовскую губернии, а также в район Уфы и Симбирска, но «очистить» польские частные имения и прекратить тем самым споры с этой шляхтой, лишив «польских вельмож» (Державин разделял странное убеждение, что чиншевая шляхта проживала только в магнатских имениях) «своевольного народа», готового «на всякие неистовства и возмущения». Державин видел в этом и удачную возможность для заселения приграничных территорий империи и укрепления ее границ, дав им возможность «доказывать свое дворянство» службой в пограничных формированиях, «словом, такое полезное дело из шляхты сделать, которое бы в нынешнее время уже оказало свои плоды, и польские вельможи изменники не могли бы из сей шляхты формировать новых полков для Бонапарта».
Но как можно было ожидать успешного осуществления проекта? Александр I доверил его выполнение «Еврейскому комитету», состоявшему по большей части из «польских вельмож», таких как А.Е. Чарторыйский и С. Потоцкий. Впоследствии обер-прокурор Сената Д.О. Баранов рассказывал Державину, что сразу после его отстранения от должности министра юстиции в 1803 г. (вопреки ожиданию, Александр I достаточно быстро охладел к другу своей бабки) Чарторыйский, ознакомившись с докладной запиской о шляхте и с проектом соответствующего указа, бросил их в пылающий камин, откуда Баранов успел выхватить лишь отдельные куски. Копии этого проекта утеряны.
Идея проведения чистки регулярно посещала умы людей самого разного социального положения. Не стоит слишком большого значения придавать и проекту поляков – Гороховского и Яворского, которые 6 августа 1806 г. сумели благодаря некоему поручику Вольскому подать петицию самому Кочубею, берясь собственными силами переселить свыше 400 чиншевиков, «желавших» отправиться в Херсонскую губернию. Для этого, по мнению этой троицы, надо было издать приказ, «пригласив» еще тысячу семей, желающих соревноваться в возделывании земли и служении государству. Однако для подобных предложений час еще не пробил. Зная об имевшихся прецедентах, министр не дал петиции хода140.
В 1807 – 1808 гг., когда размышления о способе организации чиншевой шляхты приобретали, возможно, наиболее широкую и либеральную форму, о чем еще пойдет речь, среди многочисленных текстов – свидетельств обширной дискуссии – один написан с особой грубостью, достойной яростнейших «чистильщиков». Его автор – военный министр Аракчеев. После двух лет опалы при Павле I «гатчинский капрал» вновь почувствовал себя крайне уверенно при дворе Александра I. Его заносчивость и фанфаронство артиллериста пришлись особенно по вкусу после поражения в битве при Аустерлице, после которой Кутузова отправили на должность киевского военного губернатора. Аракчеев вернул царю веру в армию, которая пошатнулась после проигранных Наполеону битв, и мог позволить себе выступать против достаточно прогрессивных для того времени идей, в частности тех, которые начал развивать М.М. Сперанский.
В обширном собрании разнообразных предложений, сделанных Комитетом по устройству евреев, в будущем преобразованным в Комитет по устройству шляхты, и поступавших на дальнейшее рассмотрение Государственного совета, позиция Аракчеева выделяется особым пренебрежением к этой категории людей, принципиально отличающихся от русского дворянства и готовых терпеть «состояние… можно сказать униженное и предпочитающие в служение в рабстве пользе Государственной». С позиции солдафона он рассуждает о том, заметили ли соответствующие власти их низкий уровень проявления рвения во время мобилизации предыдущих лет, или сколь многочисленной была шляхетская милиция в Киевской губернии, где чиншевиков заставили наравне с государственными крестьянами и крепостными выставлять такое же количество рекрутов. По мнению министра, было лишь два способа привлечения этих людей на службу – деньги, что практиковалось во время набора солдат из крестьян, или просто царский приказ. Он не видел необходимости заблаговременно обращаться по этому вопросу к губернаторам, как того хотел Государственный совет, по его мнению, это было бы лишь потерей времени, а кроме того, вызвало бы ненужные слухи. Подобные облавы должны были проводиться втайне.
Аракчеев считал необходимым произвести немедленное переселение шляхты (его не интересовали ни количественные данные, ни методы) на пустующие земли и наложить запрет на ее наем помещиками, поскольку это «неприлично дворянскому классу». Понятно, что после недавнего внедрения знаменитых крестьянских военных поселений введение военного положения воспринималось им как единственное средство удержания переселенцев. По мнению Аракчеева, постоянное несение военной службы было единственным способом, который заставит шляхту покориться. Переселение должно было быть проведено в течение года. Те, кто имел в собственности земельный надел (мелкопоместная шляхта зачастую с целью увеличения дохода была вынуждена служить у крупных землевладельцев), могли остаться на месте лишь с одним сыном, остальные же сыновья должны были покинуть отчий дом с остальными депортируемыми. Для начала каждый из них должен был получить звание солдата и 20 рублей, что не было бы обременительно для государственной казны, из которой и так выдавалась подобная сумма для поощрения рекрутов. Министр настаивал на том, чтобы свободные земли выделяли лишь на исконно русской территории, а не в «польских» губерниях141.
Как видно, проектов экстремистских решений было предостаточно, однако ни один из них не дошел до этапа реализации. Тем не менее они представляются крайне важными для понимания позиций наиболее радикального крыла царской администрации. До конца царствования Александра I сторонники проведения тотальной чистки вроде бы больше не проявлялись, однако с началом царствования Николая I, в частности в период с 1827 по 1829 г., когда была создана комиссия из трех чиновников высокого ранга (о ней еще пойдет речь), которой вновь было поручено решить проблему статуса шляхты, именно тогда в очередной раз вернулся и призрак депортации. В основе его появления лежал холодный расчет, и это тогда, когда со времени последнего раздела Польши минуло более 30 лет, воцарился мир, а царская администрация более или менее свыклась с существованием давних польских шляхетских структур и не подозревала о возможности Польского восстания в Варшаве и вероятности его распространения на Украину. Это был период, когда безумные идеи Зубова вновь взяли верх, хотя реализовать их сумел лишь Сталин в конце 1930-х гг., депортировав поляков (преимущественно в Казахстан).
