Планы ограничить шляхту до круга землевладельцев были сорваны Россией на Чрезвычайном сейме в 1767 г., когда Петербург счел необходимым свести на нет какие-либо попытки реформ (прежде всего в его задачу входило связать руки королю, использовав религиозный предлог) и в очередной раз выступил в защиту кардинальных прав. Однако данная тенденция к ограничению прав сохранилась и зачастую выражалась в силовых конфликтах, которые, как нам предстоит увидеть, повторялись в XIX в. Например, в уже упоминаемом Овруцком повете, где была значительная группа околичной шляхты, ревностно отстаивавшей свой статус, староста Згурский не нашел иного способа заставить этих людей исполнять новые повинности, как организовать карательные экспедиции. Встретив сопротивление, он приказал жечь дома и бросать в огонь чиншевиков, чтобы узнать, истинные ли они шляхтичи76. Занявшая после первого раздела Речи Посполитой восточную часть Белоруссии, Россия также не стремилась сохранить шляхетский статус этой прослойки. Указом от 13 сентября 1772 г., как пишет И. Рыхликова, предписывалось представить доказательства шляхетского происхождения в губернские центры. Однако попытка упорядочить шляхетское сословие согласно российским законам не имела успеха из-за отсутствия органов, которые подобные доказательства могли предоставить. В шляхетских же судах подобные «доказательства» раздавались направо и налево либо под влиянием минутного настроения лиц, вызвавших подозрение, записывали крестьянами. Подобные решения можно было обжаловать. Бывали случаи заклятой вражды, когда, например, чиншевую шляхту сажали в яму, нещадно избивали за участие в сеймиках77.
Отношения между сторонниками шляхетского равенства и поборниками идеи превращения шляхетского сословия в элитарную группу землевладельцев обострились перед разделами, а после падения польско-литовского государства спор так и не был разрешен. Достаточно точно можно определить позиции по этому вопросу, благодаря его широкому обсуждению во время Великого сейма 1788 – 1792 гг.
Ежи Едлицкому удалось обнаружить жалобу на имя короля (в это время он находился под присмотром контролируемого Петербургом Постоянного совета), которая была подана 24 семьями овруцких чиншевиков в 1775 г.: «У многих из нас отобрали имущество, нажитое потом и кровью за всю жизнь; часть изгнали из стародавних земель и усадьб, которые с незапамятных времен передавались нашими предками по наследству; более того, часть лишили заслуженного кровью и мужеством наших предков шляхетского герба; а еще часть свободных людей обратили с презрением в прислугу»78. Жалоба была написана против местного старосты, Яна Стецкого. Необходимо отметить, что в данном случае речь не шла о лишении права голоса, а о конфискации домов и земель, лишении личной свободы, т.е. элементарных прав человека, которые исторически считаются присущими шляхетскому сословию. Историки, которые считают, что создание богатого класса землевладельцев, единственного наделенного гражданскими правами, привело бы к «прогрессу», придерживаются взглядов реформаторов того времени, однако выбор «хорошего» решения связан с вопросом соотнесения политики и морали, а также морали и истории.
Избежать этой ловушки Едлицкому не удалось. Вся его книга посвящена истории предпринимаемых со стороны лагеря реформаторов усилий, направленных на т.н. «модернизацию» общества. Автор верно подметил, что кроме упоминаемых проектов реформ существовал также отвергнутый сеймом в 1780 г. Кодекс Замойского, согласно которому право голоса имели землевладельцы, а на замещение должностей могли претендовать кандидаты с годовым доходом не менее 6 тыс. злотых79. Вскоре, а именно с 1788 г., это направление получило серьезную поддержку со стороны просвещенных людей, которым были близки идеи западного Просвещения, а также экономические теории, в которых физиократическое учение уступало принципам экономического либерализма, восхвалявшего «буржуазное» стремление к прибыли. В поддержку формирования землевладельческой элиты выступал Гуго Коллонтай (Екатерина II достаточно строго – и ошибочно – назовет его опасным «польским якобинцем»), изложивший в известном сочинении «Несколько писем анонима» (1788 – 1789) свои взгляды на формирование землевладельческой элиты. Он предлагал предоставлять право голоса на сеймиках владельцам хотя бы 7,5 влук (135 га), что, по справедливому замечанию Э. Ростворовского, превратило бы сеймики в «клубы помещиков»80, чем они, впрочем, и стали при царском режиме. Эта мера была сродни избирательному цензу, введенному во времена французской Реставрации.
Правда, в 1790 г. Коллонтай склонялся к признанию гражданских прав мелкопоместных владельцев, вместе с тем именно он стал основным вдохновителем широкой дискуссии вокруг увязывания понятия шляхетства с владением землей, что в скором времени нашло отражение в названии второй главы Конституции 3 мая (Szlachta-Ziemianie – Землевладельческая шляхта). Он также стал инициатором проходивших с декабря 1789 г. по 24 марта 1791 г. дебатов о судьбе, согласно его определению, «плебейского свободного люда», ставшего объектом «Закона о сеймиках» от 24 марта 1791 г., увенчавшего деятельность лагеря реформаторов в этой области. Парадоксально, но в защиту плебса и свобод безземельной шляхетской бедноты выступили магнаты, которые в большей степени, чем принято считать, осознавали свою моральную ответственность, хотя и не были единственными «сюзеренами» чиншевой шляхты. В развивавшейся ситуации общими для магнатов оказались космополитические взгляды, стремление сохранить латифундии и связи с Россией, что, по мнению патриотически настроенных потомков и историков в Польше, свидетельствует об отсутствии у них умения предвидеть, но так ли это?
Даже в работе Едлицкого удивляет неприязнь к обнищавшей шляхте, «приговоренной к вымиранию», к единственной причине сеймиковой неразберихи, к единственному орудию магнатского произвола и манипулирования, в то время как реализация постулатов землевладельческой шляхты привела бы Речь Посполитую к расцвету и счастью, основанным на добродетелях, восхищение которыми придало выводам историка лирическую окраску81. Подобная позиция крайне близка основному принципу современного либерализма, согласно которому бедные всегда могут стать богатыми, но не принимает во внимание как минимум один фактор, способный уберечь от деклассирования. Этим фактором является школа. В дальнейшем мы уделим внимание ее огромному значению: при царском режиме она стала единственным спасением этой группы от деградации и способствовала ее превращению в интеллигенцию. Уже в 1773 г. Комиссия национального просвещения, которой были основаны 74 средние школы, в т.ч. многие на Украине, подготовила почву – согласно определению Геровского – для «просвещенных сарматов»82. Появление сети школ сулило иное направление социальной эволюции, чем то, которое было предусмотрено Конституцией 3 мая.
Условные права группы свободных с незапамятных времен людей, которую, несмотря на огромные усилия России, так и не удалось уничтожить на протяжении всего XIX в., впервые были официально урезаны незадолго до падения Речи Посполитой (о чем историография нередко умалчивает), во время короткого периода действия Конституции 3 мая, признававшей землевладельческую шляхту «первым сословием народа», наделенным гражданскими правами. Едлицким прекрасно представлены дебаты по этому вопросу во время работы Великого сейма83, хотя сделанные им выводы несколько туманны. 17 декабря 1789 г. Депутация по определению формы Правительства проанализировала проект И. Потоцкого о предоставлении права голоса для избрания депутатов лишь землевладельцам. Дискуссии о размере владения и возможности и необходимости допустить к голосованию фольварочную шляхту не прекращались до тех пор, пока проект не опубликовали и не разослали на рассмотрение сеймиков в августе 1790 г. Права сеймиков оговаривались в 46 параграфах второго раздела. Двенадцатым параграфом права голоса лишалась вся безземельная шляхта, каким-либо образом зависимая от землевладельцев. Как уже отмечалось, этот текст был принят в Варшаве 24 марта 1791 г. благодаря большому количеству отсутствовавших – 101 голосом против 64. Отныне гражданином считался лишь тот, кто владел землей в своей отчизне. Мнения историков в оценке этого закона расходятся. Одни считают, что мы имеем дело с наследием феодализма, другие говорят, что он был предвестником капитализма и способствовал аккумуляции доходов. Возможно и то и другое.
