С высоты своего алтаря, неприхотливо украшенный круглый год яркими цветами, Святой внимал тетушке Аннедде строго, чуть ли не сурово. И, похоже, что он исполнил то, о чем она его молила, ибо в тот же самый вечер Элиас обмолвился за ужином о том, как он намеревается устроить свое будущее. Речь зашла о преподобном Поркедду: некоторые его порицали, другие над ним смеялись.

Элиас был еще под хмельком, хотя и не слишком, и, тем не менее, вступился за своего друга, а в конце сказал:

— Гавкайте себе на здоровье, шелудивые псы, бранитесь сколько угодно; он плюет на вас, он живет себе припеваючи. И я тоже стану священником.

Все рассмеялись, а Элиас продолжал:

— Что вы ржете, голодранцы, шелудивые псы, скоты! Да, я стану священником, подумаешь, какое дело! Я, между прочим, читаю по-латыни. И надеюсь, что еще всех вас провожу в последний путь и закопаю на кладбище, голодранцы вы этакие!

— И меня тоже, брат мой? — выкрикнул Пьетро.

— Да, и тебя!

— И меня тоже? — спросила Магдалина.

— Да, и тебя! — злобно выкрикнул Элиас. — А почему бы и нет? Может, потому что ты женщина? Для меня мужчины или женщины — все едино. Женщины даже хуже мужчин!

— Все это к делу не относится, — вступил в разговор дядюшка Портолу, слушавший слова Элиаса с большим вниманием. — Вернемся к главному. Итак, ты хотел бы стать священником?

— Ну, допустим! — выкрикнул Элиас, наливая себе вина. — Пейте, пейте, наливайте, давайте же хлебнем все вместе!

Кружки наполнились вином.

— А ну, потише! — прокричал дядюшка Портолу посреди общего веселья. — Прежде чем пить, давайте это дело обмозгуем…

— Кто не пьет, тот не мужик, папа! — повторил Пьетро аксиому, которую множество раз слышал из уст отца.

Но тот разозлился по-настоящему и цыкнул на него:

— Даже у бессловесной скотины есть мозги, чертов сын! Ты лучше уважай отца своего, и скажи еще спасибо, что здесь с нами эти друзья и эта голубка, а не то я бы тебе столько раз врезал по шее, сколько волос у тебя на голове!

— Что это вы, дядюшка Портолу, так расшумелись? Это уж слишком! Разве так говорят с женихом?

— Магдалина моя, настал мне конец, если ты мне не поможешь! — крикнул со смехом Пьетро.

— Помоги же ему, голубка! — язвительно отозвался дядюшка Портолу, после чего вновь повернулся к Элиасу и стал от него домогаться, говорил ли он всерьез или в шутку. Но Элиас пил, хохотал, орал и не поддержал разговора, а объявленное им намерение, удивившее было присутствующих, потонуло во всеобщем шумном веселье.

И только один человек в этой компании воспринял с трепетом намерение Элиаса стать священником. Это была тетушка Аннедда. Она молчала — отчасти ради приличия, отчасти потому, что не могла до конца расслышать, о чем говорили другие, но смотрела вокруг внимательным взором. Магдалина по временам повторяла ей на ухо то одно, то другое — тетушка Аннедда кивала в знак согласия и улыбалась. Ах, если бы Элиас и взаправду так поступил! Какое бы то было великое чудо! Впрочем, Святой Франциск вполне мог совершить и это, и другие чудеса. Элиас ведь еще молод, он вполне может выучиться и стать тем, кем хочет. Это — его путь, путь, уготовленный ему Господом, ибо если он останется в миру, то непременно плохо кончит. Так считала тетушка Аннедда, потому что знала своего сынка.

Улучив момент, она вошла в храм, чтобы возблагодарить Святого за ту мысль, что он внушил Элиасу. На дворе стояла ночь, перед алтарем мерцали лампады, отбрасывавшие вокруг себя в пустой церкви дрожащие блики и тени. Великий Святой имел угрюмый вид и, казалось, дремал среди украшавших его цветов. Тетушка Аннедда преклонила перед Святым колена, затем села в дальнем углу и принялась молиться. Мысли ее были неизменно обращены к Элиасу: она уже видела своего сыночка лицом духовного звания, представляла, как будет принимать в приношение от друзей новоиспеченного священника зерно, украшенные цветами кувшинчики с вином, сладкие пироги и фигурные пряники.

Тетушка Аннедда предавалась своим мечтам и молилась, как вдруг увидала входящую Магдалину. Девушка пришла за ней; она подошла и села рядом.

— Так вот вы где! — промолвила она. — Все вас ищут, а я гак подумала, что вы, должно быть, здесь.

— Я еще немного побуду и приду.

— Тогда я тоже немного побуду здесь.

Он и замолчали. Снаружи доносился гомон; слышны были песни и грустные мелодии, звеневшие в чистом ночном воздухе. Кто-то вдалеке пел звучным тенором, ему вторил грустный и стройный хор голосов, выводивший напевы Нуоро. Их печальные и звонкие звуки казались исполненными торжественной грусти лесных зарослей, ночи и одиночества; они уносились вверх и разбегались вширь, пробиваясь сквозь гомон толпы и наполняя все вокруг сладостным томлением.

Магдалина внимала пению, и сердце ее ныло от глубокой тоски. Временами ей казалось, что она уже где-то слышала этот голос. Уж не Пьетро ли это? А может быть, Элиас? Она терялась в догадках. Но приглушенные в ночи звуки этого голоса и этого хора пробуждали в ее душе желание упиться грустью как некой сладкой отравой. А тетушка Аннедда продолжала тем временем грезить и молиться, совсем не замечая, что рядом с ней Магдалина дрожала и трепетала, как голубка, охваченная любовной горячкой.

Внезапно обе женщины прервали свои размышления: в церковь вошел какой-то мужчина и направился неровным шагом к алтарю. Это был Элиас, занимавший все их помыслы. Он преклонил колена на ступенях алтаря, — с шапкой, сдвинутой на затылок, — и начал бить себя в грудь и голову и глухо стонать. Красноватый цвет лампады освещал его сверху и отражался ярким бликом от его волос, он не думал, что в церкви мог быть еще кто-нибудь, и продолжал в своем горестном порыве стонать и бить себя в грудь и лоб.

Обе женщины следили за Элиасом не дыша, а тетушка Аннедда была чуть ли не счастлива той болью, что терзала ее сына. «Он раскаивается в том, что напился, — думалось ей, — и строит благие планы, хвала Святому Франциску, милому моему Святому Франциску!»

— Пойдем отсюда, а то он может нас увидеть и устыдится, — прошептала она и потянула за собой Магдалину.

— Что с Элиасом? — взволнованно спросила та, когда они вышли из церкви.

— Он раскаивается в том, что предался излишествам; он очень благочестив, доченька.

— Ах!

— Иногда, правда, он распаляется, но он юноша совестливый, доченька. Очень совестливый.

— Ах!

— Да, очень совестливый, доченька. Он может поддаться искушению, ибо, как ты знаешь, дьявол постоянно кружит вокруг нас, но Элиас знает, как его одолеть, и скорее умрет, чем совершит смертный грех. Правда, он может иногда поддаться искушению в мелочах, как, например, сегодня, — ты видела, он напился и стал дерзить — но потом он горько кается.

— Ах! — в третий раз воскликнула Магдалина; она не знала отчего, но чувствовала, что слезы щипали ей глаза.

Они прошли через двор и вошли в большие хоромы, где дядюшка Портолу, Пьетро и друзья, расположившись на земле вокруг очага, цели и играли. Магдалина уселась в полутьме у оконца. Она держалась более строго и чинно, чем обычно. Пьетро подошел к ней и пытливо на нее взглянул:

— Что это ты пригорюнилась, Магдалина? Отчего? Ты виделась с Элиасом? Уж не обидел ли он тебя?

— Нет, я не видела его.

— Сегодня он не в духе. Пусть себе болтает, что хочет! Знаешь, не обращай на него внимания, он со всеми ведет себя так.

— Мне-то что задело! — вспыхнула Магдалина. — Меня, впрочем, он ничем не обидел.

— Ты у нас рассудительная. Ну, чем ты не рассудительная? — ласково произнес Пьетро и обнял ее за плечи.

— Оставь меня! — вспылила она. — Иди себе играть!

— Нет, я останусь здесь, Магдалина.

— Ступай!

— Нет!

— Дядюшка Портолу, скажите вашему сыну, чтобы он шел себе играть.

— Пьетро, сынок, оставь в покое голубку. Иди сюда немедленно! А не то отведаешь вот этой моей палки.

Пьетро присоединился к остальным.

— Да, старый лис умеет настоять на своем, — заметил кто-то.