— Пошли подышим воздухом, — без устали твердил он. — Этого бедолагу слишком долго держали в тюрьме, чтобы еще и вы держали его здесь весь вечер.
— Он еще успеет надышаться свежим воздухом! — ответил ему один из родичей. — Его девичье личико станет черным, как ружейный порох.
— Как ему не стать! — откликнулся Элиас и на мгновение закрыл лицо руками, словно устыдившись его белизны.
Когда же Пьетро наконец обратил на себя внимание брата и уж было собрался увести его с собой, нагрянула его будущая теща. Она была вдовой, женщина худая, высокая и не слишком приветливая, с лицом землистого цвета, в черной повязке; явилась она в сопровождении детей — девушки и молодого человека, державшегося весьма надменно.
— Сын мой! — высокопарно произнесла вдова и устремилась с распростертыми объятиями к Элиасу. — Да пошлет тебе Господь вновь такое несчастье не раньше чем лет через сто!
— Если на то будет воля Божья.
Тетушка Аннедда со своим радушием направилась было к вдове, желая ее поприветствовать, но дядюшка Портолу ее опередил; он целиком завладел гостьей, ухватил ее за руки и так дернул, что она чуть не упала.
— Взгляни! — закричал он ей в лицо. — Ты видишь, Аррита Скада? Голубок вернулся в родное гнездо. Кто теперь с нами потягается? Кто потягается? Нет, ты мне скажи, Аррита Скада!..
Женщина не нашлась, что ему ответить.
— Пусть себе болтает! — воскликнул, обращаясь к вдове, Пьетро. — Он сегодня навеселе.
— А как ему сегодня не веселиться?
— Конечно же, я сегодня весел. А почему бы мне и не веселиться, в самом деле? Разве ты не видишь этого голубка? Наконец-то он вернулся в свое гнездо. А какой он белый, словно лилия! А что за чудесные истории он умеет рассказывать, Аррита Скада, ты слышала? Мы все одна семья, мы все настоящие мужчины! И скажи своей дочери, что замуж ее берет удалой молодец, а не какой-нибудь там недотепа.
— Я тоже так считаю.
— Ты и в самом деле так считаешь? Или ты считаешь, что твоя дочь будет здесь служанкой? Госпожой она здесь будет; у нее будет и хлеба вволю, и вина, и пшеницы, и ячменя, и бобов, и оливкового масла, в общем, всего вдоволь. Ты видишь вон ту дверь? — выкрикнул он и повернул тетушку Арриту лицом к дверце в дальнем углу кухни. — Ты видишь ее? Да? А знаешь, что за ней лежит? Там только одного сыра на сто скуди[3] и еще много всякого добра.
— Да прекратите вы в конце концов, — не выдержал Пьетро, которому стало немного не по себе от слов отца. — На что ей сдалось ваше добро?
— Да и к тому же, — молвил Элиас, — я уверен, Мария Магдалина Скада выходит замуж за Пьетро совсем не из-за вашего сыра.
— Сынок мой ненаглядный! Все в этом мире благо! — изрекла тетушка Аррита, усаживаясь между своими детьми. Сын ее не принимал участия в разговоре, а лишь насмешливо улыбался.
— Ну, хватит, хватит, будет вам! — повторял Пьетро. Увидав, что ей слова не дают сказать, тетушка Аннедда отправилась готовить для сватьи кофе.
— Мой муж, — сказала она ей, как только им перестали мешать, — слишком привязан к мирским благам и совсем не думает о том, что как Господь незаслуженно одарил нас от щедрот своих, так Он в любой момент может нас всего и лишить.
— Милая Аннедда, таковы все мужчины, — сказала ей сватья в утешение. — У них в голове одни лишь мирские заботы. Не стоит так переживать. Но что это ты суетишься? К чему эти хлопоты? Я зашла лишь на минутку и сейчас же уйду. Вижу, что Элиас жив и здоров, что он бел, словно девица, да благословит его Господь!
— Да, похоже, что, слава Богу, теперь у него все хорошо, ведь он так много выстрадал, бедная птаха!
— Будем надеяться, что все наконец окончилось: он, конечно же, больше не вернется к прежним дружкам, ибо они как раз и повинны в его несчастье.
— Да будешь ты благословенна, ибо золотые слова ты сказала, милая Аррита Скада. Впрочем, о чем мы с тобою говорили? У мужчин в голове лишь заботы этого бренного мира, хотя если бы они хоть немного задумывались о мире ином, то в этом они шли бы более прямыми путями. Им кажется, что эта земная жизнь никогда не кончится, а на самом деле она всего лишь приуготовление, причем непродолжительное, к жизни иной. В этом мире мы страдаем, но нам следует поступать так, чтобы вот эта птаха — и она коснулась рукой груди — была покойна и не попрекала нас ничем, а в остальном будь, что будет… Положи-ка сахару, Аррита, а то кофе будет горьким.
— Я люблю именно такой кофе, сладкий мне не нравится.
— Да, мы с тобой говорили, что главное, когда тебя не мучает совесть. А мужчины как раз над этим и не задумываются. Для них главное — чтобы урожай был хорошим, чтобы получить вдоволь сыра, вдоволь пшеницы, вдоволь оливок. Им, увы, и невдомек, что жизнь так коротка и что все мирские хлопоты проходят так быстро. Дай-ка мне сюда свою чашечку, не беспокойся! Да нет, ничего, это ложечка упала. Мирская суета! Попробуй-ка ты, Аррита Скада, встать на край моря и пересчитать до последней песчинки, сколько там песка. Если ты всех их пересчитаешь, то поймешь, что их количество ничто в сравнении с годами вечности. Если же взять песчинки наших лет, тех, что нам суждено провести в этом мире, то все они уместятся в кулачке ребенка. Я это постоянно твержу Берте Портолу и своим детям, но они все слишком привязаны к мирским заботам.
— Они молоды, милая Аннедда, не забывай, что они молоды. Впрочем, ты сама увидишь, что Элиас взялся за ум, он стал серьезным, очень серьезным; урок он получил немалый, и запомнит он его на всю оставшуюся жизнь.
— Да будет на то воля Святой Марии из Вальверде! Элиас по натуре человек, добрый. В детстве он больше походил на девочку, ибо никогда не ругался и не сквернословил. Кто бы тогда подумал, что именно из-за него я пролью столько слез?
— Ладно, что было, то было. Теперь твои дети действительно словно голубки, как говорит твой муж Берте. Лишь бы между ними всегда парили согласие, любовь…
— Здесь все хорошо, да будешь ты благословенна! — молвила с улыбкой тетушка Аннедда.
После ужина тетушка Аннедда сумела наконец уединиться с Элиасом пасом во дворе, где они уселись вдвоем подышать свежим воздухом. Ворота были открыты, в переулке ни души. Стояла самая настоящая тихая летняя ночь, в прозрачном небе ярко блистали звезды. Из-за огородов, с той стороны проселочной дороги, где паслись овцы, доносился непрерывный серебристый звон колокольчиков; в воздухе стоял терпкий запах молодой травы. Элиас вдыхал, раздувая ноздри, этот аромат, этот чистый воздух с каким-то необузданным наслаждением и жадностью. По жилам его растекалась горячая кровь, а в голове была приятная тяжесть, что бывает после вина. Он выпил, и на душе у него отлегло.
— Мы были у невесты Пьетро, — нарушил молчание Элиас. — Довольно-таки милая девушка.
— Да, смугла она, но мила. К тому же еще и рассудительная.
— Ее мать, на мой взгляд, несколько задается. Если у тебя в кармане медный грош, к чему себя держать так, словно ты какая-нибудь богачка? Девушка же мне показалась скромной.
— Что поделаешь? Аррита Скада доброй породы и этим кичится. Впрочем, — сказала тетушка Аннедда и оседлала своего любимого конька, — я не знаю, какой прок человеку от спеси и высокомерия? Сказал же Бог: «Человек должен питать лишь три чувства — любовь, милосердие и кротость». Какой прок от других страстей? Ты теперь познал жизнь, сын мой, что ты на это скажешь?
Элиас тяжело вздохнул и обратил лицо к небу.
— Вы правы, мама, я познал жизнь. Я понес наказание не потому, что я его заслужил — вы ведь знаете, я был невиновен, — а потому, что когда Господь хочет воздать по заслугам, то платит каждому из нас за все сполна. Я был плохим сыном, и Бог меня покарал, из-за чего я раньше времени состарился. Плохие дружки совратили меня с пути истинного, и несчастье на меня обрушилось как раз потому, что я полился с дурной компанией.
— А эти дружки в твое отсутствие даже гобой и не интересовались. Прежде, когда ты был на свободе, они постоянно заглядывали в эти ворота: «Где Элиас? А Элиас где?» Элиас — туда, Элиас — сюда. А потом? Потом они стали нас избегать, а если им случалось проходить по нашей улице, то они натягивали картузы чуть ли не на глаза, лишь бы мы их не узнали.
