— Встань и не кричи, — сказала Ревекка, — я обычная женщина, а не призрак. Прошу тебя, проводи меня во двор женщин, чтобы я больше не оскорбляла Святилище своим присутствием. А потом приведи ко мне моего брата Элеазара, так как моя беседа с ним будет для всех нас вопросом жизни и смерти.

Стражник встал и с удивлением посмотрел на нее.

— Ты и правда Ревекка, сестра Элеазара. Слава Богу, что Он спас тебя и вернул нам.

Он провел ее через двор к Красивым воротам, которые вели во двор женщин, но не смог открыть их, так как лишь двадцать крепких мужчин, напрягая все силы, с большим трудом могли сдвинуть их. Тогда он предложил ей ждать снаружи ворот, говоря, что Бог без сомнения простит такую непочтительность, и побежал за Элеазаром.

В свете звезд у огромных бронзовых Красивых ворот Ревекка вновь встретилась с Элеазаром, которого не видела с тех пор, как Иоанн Гисхальский отбросил его к Святилищу. Не видя в темноте его лица и не тратя времени на вступление, она попросила его вернуться вместе с ней к Святилищу и обсудить с Мариамной очень важное дело. Хотя мысль о том, чтобы пропустить ее на парапет священников, потрясла его до глубины его правоверной души, он все же позволил ей пройти и последовал за ней по каменным ступеням в подземное помещение, первоначально прихватив с собой масленную лампу, так как в Святилище все еще было масло, которое было здесь во множестве припасено для священных целей. Он был очень удивлен, обнаружив под зданием то помещение, потому что хотя он прекрасно знал Святилище, он и не подозревал, что находится внизу. Теперь в свете лампы Элеазар и Мариамна посмотрели друг на друга, оба худые, словно скелеты. Элеазар и его люди жили на священном масле и запасах муки в Святилище, поступок не очень соответствующий благочестию, но который они оправдывали примером царя Давида, который ел хлеба предложения, когда был голоден.[60] Однако их запасы кончились, и как и весь город они столкнулись с голодом. И вот теперь в тусклом свете лампы Мариамна заговорила с ним, и для Элеазара ее слова имели глубокий смысл.

— Элеазар, — произнесла она, — прошло четыре года, как я слышала пророчество твоего отца. Ныне все, что он предсказал, сбылось. Горе тем, что доверяются сикариям! Долго еще ты будешь терпеть их наглость и безчестие?

— Теперь я ничего не могу сделать, — ответил Элеазар. — Против сил Иоанна и Симона я могу выставить лишь восемьдесят человек, да и те ослабли от голода. Римляне в крепости Антония вскоре будут штурмовать ворота Храма. Это конец.

Он спрятал в ладонях свое костистое лицо и заплакал.

— Ты всегда был глупцом, — заявила Мариамна, — и так им и остался. Это еще не конец. Храм можно спасти, а Иоанна и Симона выгнать из города. Неужели ты никогда не научишься мудрости? Неужели ты никогда не избавишься от мечтаний и не уяснишь реальность?

— Какую реальность я должен понять? — спросил Элеазар.

— О, заблуждающийся человек, ту самую реальность, что была ясна для меня и твоего отца еще четыре года назад. Не упорствуй больше в бесплодной борьбе. Дай римлянам войти во двор Святилища.

Элеазар содрогнулся. Одна мысль о том, чтобы позволить язычникам войти в святое место, глубоко потрясла его. Но его ужас лишь вызвал гнев Мариамны.

— Глупец! — закричала она. — Разве не лучше, чтобы они вошли мирно, чем выломали ворота? Разве мы не должны всеми силами спасать Храм? В святой Храм и раньше входили язычники. Помпей даже стоял в Святая Святых. То, что осквернено, можно вновь освятить, но то, что разрушено, возможно, никогда не будет восстановлено. О Господь! — воскликнула она, поднимая глаза к небесам. — Пошли хоть какой-то луч света в темноту души этого глупца. О гордый, заблуждающийся Элеазар, это твоя последняя возможность хоть как-то искупить твои прошлые ошибки. Римляне у ворот. Позволь им войти. Спаси для Бога Храм, и город для народа и прекрати упорствовать в глупом сопротивлении.

Элеазар колебался. Ему совсем не понравился тон Мариамны, так как голод и нетерпение сделали ее острый язык еще злее, чем раньше. Но на его плечи тяжело давило чувство вины, а в ушах звучало пророчество погибшего отца. Он ослушался отца. Он положился на Симона и его шайку грабителей. Он видел, как разрывают Иерусалим, словно тело между шакалами, и слышал, как снаряды сикариев, бросаемые захваченными у римлян баллистами, влетают во двор Святилища, обагряя алтарь кровью священников. Но он никогда не сдавался и не собирался сдаваться сейчас.

— Если мы откроем ворота, — сказал он. — то в них войдут не римляне, а Иоанн Гисхальский и зелоты. Даже в последний миг они будут счастливы перерезать нам горло.

— Пусть их постигнут муки вечного проклтия! — воскликнула Мариамна. — Но ворота не единственный вход в Святилище. Из этого помещения есть переход, ведущий в лабиринт, и тот, кто знает все ходы, может пройти отсюда в крепость Антонию. Я знаю эту тайну. Дай слово, что я могу идти к римлянам в Антонию и привести назад по тайному ходу достаточно людей чтобы защитить ворота, пока основные силы будут пробиваться к стенам Святилища. Так и только так мы сможем спасти Храм.

Элеазар выдвинул много возражений против этого плана, но постепенно Мариамна и Ревекка уговорили его, так как, хотя он и был упрямым фанатиком, он не был совершенным глупцом и пнимал, что пришел конец, и что дальнейшее сопротивление бесполено. Было решено, что он вместе с Ревеккой останется в тайном убежище, а Мариамна пойдет по тайному ходу в крепость Антонию.

— Вручаю себя в руки Божие! — твердо заявила Мариамна. — Если я буду убита, проходя через ряды римлян, значит Он не одобряет наши планы и уже отрекся от Храма, что будет неудивительно, учитывая то, как он был осквернен.

Затем все трое прочли молитву, чтобы Бог через них спас Храм, и Мариамна на прощание поцеловала Ревекку, но ничего не сказала Элеазару, потому что не несмотря на его раскаяние, она продолжала считать его врагом. Затем, взяв с собой масленную лампу, она исчезла в темном переходе.

В те жаркие дни лета, когда Ревекка была пленницей Симона бен Гиоры, римляне завершили приготовление к началу последнего штурма Верхнего города и крепости Антония. Самые значительные осадные работы осуществлялись Пятым легионом напротив крепости недалеко от источника Стратион, а башни двенадцатого легиона находились неподалеку. Те, что строили Десятый и Пятнадцатый легионы — находились напротив стен Верхнего города у источника Амигдалон и могилы Иоанна Гиркана. Но наши муки во время строительства осадных башен были ужасны, потому что пока мы работали под огромным каменным эскарпом крепости Антония, мы все время были открыты для копий и стрел зелотов. В конце концов башни были возведены и заполнены лучниками, но мы жили в постоянном страхе, что вновь увидим, как они рухнут, ведь если Иоанн Гисхальский мог подкопать одну башню, он легко мог подкопать и другую. А окрестности вокруг Иерусалима были до того опустошены, что в радиусе нескольких миль не оставалось ни одного подходящего дерева, так что если бы наши башни были разрушены, стало бы почти невозможно выстроить новые.

Теперь, когда наши лучники согнали о стен защитников, вперед были вытащены тараны, и было осуществлено последнее нападение на мощную каменную стену, защищающую подступы к крепости Антония. День за днем тараны колотили по ее поверхности, пока в конце концов не сделали пролом. И тут, когда камень неожиданно рассыпался, мы обнаружили, что перед нами стоит вторая стена, спешно возведенная зелотами. Ее мы тоже разнесли по кусочкам, проложив пути к крепости — крутой склон, покрытый зазубренным камнем, предательскими ловушками и опасностям. И так опасно было приближение к крепости Антония, что Тит, не желая губить своих людей, не отдал приказа о немедленном наступлении, а произнес речь, подчеркивая, как благородно умереть в сражении, а не в старости, и велел идти в пролом добровольцам. Солдаты, однако больше склонялись к тому, чтобы умереть в постели, без сомнения вспомнив наш опыт в аналогичном положении у Иотапаты, где на нападавших было вылито кипящее масло. В конце концов один из сирийских воинов по имени Сабин вышел вперед и предложил забраться по опасному склону, и я не мог не подивиться тому, что смелая душа часто помещается в презренном теле, потому что этот Сабин был таким черным и морщинистым, что больше походил на сморщенный солнцем труп, чем на живого человека, и все же, с таким костлявым телом, он был смел словно Геркулес. За ним вышли еще одиннадцать человек, и все они сразу же начали атаку, а за ними с земли взволнованно наблюдали римляне. Страшно было смотреть, как они поднимаются, подверженные со всех сторон нападениям копий и стрел врага, а сверху на них катятся огромные камни. Все взгляды были сосредоточены на Сабине, который уже добрался до вершине склона и кажется собирался ринуться на крепость с голыми руками И его успех так поразил защитников, что они побежали прочь, думая, что он лишь первый из большого войска. Но изменчивая фортуна, вечный враг героев, заставила его подскользнуться на одном из камней и с грохотом упасть. Пока он пытался встать, зелоты сразу же бросились на него, зарубили, а потом забрасывали камнями, пока он не был погребен под ними. Так погиб Сабин и большинство тех, что были с ним, и конечно его гибель не ободрила нас, ведь атака на крепость казалась верной смертью.