— Если ты благополучно достигнешь дворца, — произнесла Мариамна, — поговори с Метилием, командующим гарнизоном. Не забудь, что я сказала о нашей жажде мира. В Иерусалиме много тех, кто обеспокоены мыслью о месте римлян, и тех, что видят, что сикарии и зелоты — тираны, хуже Гессия Флора. Используй свое влияние на Метилия и уговори его сдаться, а я в свою очередь постораюсь повлиять на священников, чтобы они убедили народ, что те должны выпустить римлян из города и не испытывать больше судьбы актами неповиновения. Что же до твоей мести, мой Луций, помни, что именно сикарии и особенно Симон бен Гиора убили твоего отца. Не считай, что все евреи повинны в преступлении, которого они не совершали. Не отворачивайся от народа своей матери из-за действий шайки грабителей.

Я поблагодарил Мариамну и поклялся, что моя месть будет направлена только против сикариев. Выйдя из города, я вернулся к моим товарищам и рассказал о своих планах. Когда стемнеет, мы выберемся из под защиты пещер и пойдем к той части акведука Понтия Пилата, что ведет с гор через долину Гинном, и где смелый человек может взобраться наверх. Все мы благополучно влезли наверх и двинулись к городу по скользским камням. Ни одно совершенное мной путешествие не возбуждало во мне такого страха, как этот осторожный проход по акведуку. Этот акведук возвышался на огромную высоту и обладал не менее чем тремя ярусами арок, выстроенных один над другим. Это очень мощное строение, и чтобы оплатить его, Пилат украл жертвенные деньги, за что его, конечно, сильно ненавидели, ведь это была часть священных денег Храма. Пилат выстроил акведук вовсе не для блага жителей Иерусалима, а для того, чтобы создать памятник самому себе, будучи одновременно тщеславным и алчным человеком. Однако, из-за этого акведука евреи не стали меньше ненавидеть память о Пилате, хотя во всю использовали его воду, ведь город постоянно рос и очень в ней нуждался. Позднее он был разрушен сикариями во время серьезных междоусобиц, разразившихся в городе, и эта потеря добавила людям немало страданий во время осады.

Что до нас, то мы желали бы, чтобы этот Пилат постоил его каким-нибудь другим способом, так как желоба для воды были покрыты каменными плитами, высеченными в форме арок, и эти плиты были очень скользскими из-за находящейся внизу влаги, особенно ночью, когда солнце не могло высушить их. Продвигаясь по изогнутой поверхности, на которой наши ноги скользили при каждом шаге, мы чувствовали себя подвешенными между небом и землей, и ждали, что в любой момент можем упасть в долину Гинном и разбиться. Мы не так далеко продвинулись по акведуку, когда один из нас упал — коренастый ветерен по имени Барр, который хромал на одну ногу и с трудом поднялся наверх. Из-за хромоты и скользских камней от отстал от нас и был скрыт из вида тьмой. Мы услышали его крик и удар от падения тела, когда оно коснулось скал далеко внизу, и стали спешить, насколько это было возможно, зная, что если евреи найду его труп, то мы не сможем надеяться живыми спуститься с акведука.

Таким образом мы перешли поверх стен, охранявших южную часть города, и продолжая свой опасный путь над Тиропской долиной. Над нашими головами раскинулись мириады звезд, которые, казалось, особенно радостно сияют в чистом воздухе. Свет этого звездного множества отражался от золотых шпилей Храма, которые блестеле в тиши, словно сами излучали свет. Это и вправду был такой удивительный вид, что я не смог бы не залюбоваться им, если бы нам не угрожала смертельная опасность. А так мне приходилось все внимание отдавать задаче, которая заключалась в том, чтобы твердо ставить ноги на скользские плиты. Недалеко от того места, где акведук поворачивал к Храму, мы стали осторожно спускаться на землю. Сам не знаю, как нам удалось спуститься живыми. Ни одно восхождение, которое я совершил, ни даже спуск, который я и Британником совершили из дворца первосвященника к долине, не были столь трудными и опасными. Это было бы совершенно невозможно, если бы строители акведука не оставили то там, то здесь зазоров, что служили опорой для ног. Как только мы оказались в лощине, я поднялся по крутому склону и стал старательно искать спрятанный вход в подземный переход, ведущий во дворец Ирода. Хотя я прекрасно помнил объяснения Мариамны, я не мог найти его в темноте, и с каждым уходящим мгновением наше положение становилось все более опасным. Мы были внутри городских стен, и без сомнения, нас скоро бы обнаружили часовые, если бы мой брат Марк по чистой случайности не коснулся того, что напоминало плиту из грубоко камня, которая легко сдвинулась под его рукой. Это и правда был вход в подземную галерею, но время и стихия покрыли его обломками, и нам пришлось голыми руками рыться словно кроликам, чтобы в достаточной степени освободить его и сдвинуть плиту. Эта работа была такой долгой, что прежде чем мы смогли освободить вход, на востоке появились первые лучи рассвета. Много раз нам приходилось бросать работу, когда над нами медленно проходили часовые города. И тогда мы жались к скале, а наши сердца переставали биться.

Что же до самого прохода, то я еще никогда не бывал в таких ужасных местах. Оно было столь низким, что нам приходилось ползти на четвереньках, и столь влажным, что нас покрывала грязь. Хуже всего были земные испарения, а так как воздух там был плохой, то мы с трудом дышали, не в силах в достаточной мере снабжать легкие воздухом, что поддержало бы наши жизни. Когда я добрался до конца перехода, то не мог подняться, а лишь лежал, задыхаясь, словно рыба, выброшенная на берег реки. Казалось, что мы заползли в дыру смерти, так как мы не видели никакого выхода оттуда, и просто лежали во тьме. С силой отчаяния мой брат толкнул камень, загораживающий нам дорогу, который неожиданно сдвинулся наружу, впустив в нашу кошмарную дыру свежий воздух, до того сладостный, что мы не могли им надышаться.

Выбравшись из тайного подземелья, мы осторожно задвинули камень, охраняющий вход, и на всякий случай запомнили его, если когда-нибудь нам придется вновь воспользоваться им. Затем, направившись ко дворцу Ирода, мы увидели, как разгорается рассвет, и как оглядываются сонные часовые, ожидая смены. Заметив наше приближение, эти люди принялись кричать и чуть было не побросали пики, так как мы приближались к ним с обнаженными мечами, с нашей одежды стекала грязь и распространяла столь мерзский аромат, что они, конечно, приняли нас за посланцев ужасной преисподни. Эти люди не были римлянами, а принадлежали к войскам царя Агриппы, которые вместе с римским гарнизоном осаждались в крепости мятежниками. Я заговорил с ними по арамейски, говоря, чтоб они не боялись, так как мы не хотим причинить им вреда, но лишь желаем, чтобы они как можно скорее проводили нас к Мителию, командующему гарнизоном.

Дворец Ирода, в который мы вошли, возможно был одним из самых замечательных строений, возведенных в Верхнем городе Иерусалима. Снаружи он имел вид крепости, выстроенный из красного и белого камня, окруженный сорокафутовой стеной. Внутри же стен открывался столь прекрасный вид, что даже в Риме не было зданий, способных с ним сравниться. Огромные пиршественные залы, просторные спальни, способные вместить не менее сотни гостей каждая, имели стены, усеянные драгоценными камнями, колонны из цветного мрамора, украшенные ониксом, агатом и яшмой. Через потолок тянулись мощные балки из кедра, с вырезанными на них замысловатыми узорами. Вокруг главных залов было множество помещений поменьше с бесконечным разнообразием украшений, все щедро заставленные предметами из золота и серебра. Вокруг центральных зданий находилось множество садов, разделенных друг от друга колоннадами. Рощи из сладко благоухающих деревьев окружали лужайки, через которые пробегали ручьи с кристально чистой водой, журчащие по белым камешкам и преливающиеся среди бронзовых статуй. Плеск множества фонтанов мешался с курлыканьем бесчисленного числа голубей в украшенных голубятнях, разбросанных по саду, и создавая нежный переливающийся звук, оторый все время заполнял сады.