Правительственную комиссию и Главсевморпуть засыпали письмами — предложениями услуг и вариантов проведения спасательных работ. К некоторым письмам прилагались схемы поисков, карты предполагаемых маршрутов. Спасение было делом всей страны, и можно было понять энтузиазм людей, верящих, что они могут пешком, на собаках или спрыгнув на парашюте найти «лагерь Леваневского» и спасти шестерых советских авиаторов.

Поисковые работы велись с невиданным размахом. Водопьянову, Уилкинсу и Мошковскому удалось пролететь в разное время над предполагаемым местом катастрофы, но видимость почти всегда была неудовлетворительная — низкий туман или снегопад. Полет Водопьянова над полюсом начинался одновременно с наступлением зимы, когда холод усиливался с каждым днем, а самое главное — непроглядная тьма полярной ночи резко обострила ситуацию. Водопьянов писал впоследствии: «Не раз мы обманывались, принимая трещины и торосистые гряды за машину Леваневского. Вот подбежал механик Морозов с криком: «Вижу самолет!»

У меня сердце забилось от радости.

— Где?

— Вон там! — указывая в правое окно, ответил Морозов.

Я быстро передал управление второму пилоту Тягунову, посмотрел в окно и разочарованно сказал:

— Таких самолетов мы видели тысячи. Это разводье, похожее по форме на самолет...»

С началом полярного дня поисковые работы развернулись с новой силой как со стороны Американского континента, так и со стороны Евразии. Но ничего утешительного и они не дали.

После того, как прошел год со дня исчезновения самолета «Н-209», Советское правительство опросило многих наиболее опытных полярников: следует ли продолжать поиски? И, основываясь на результатах опроса, приняло решение поиски прекратить.

...Как-то Георгий Филиппович Байдуков сказал мне:

— Тебе очень может помочь Вартанян, он живет недалеко, на Арбате...

Естественно, мы вскоре договорились о встрече. И вот у меня в руках копии радиограмм, принятых с борта самолета «Н-209» в Тикси и Фэрбенксе. Внимательно просматриваю тексты, и вдруг на радиограмме, переданной 13 августа в 14 час. 32 мин., вижу цифры, которых нет в той же радиограмме, принятой в Тикси.

«14 ч. 32 мин. крайний правый мотор выбыл из строя из-за порчи маслопровода. Высота 4600 м. Идем в сплошной облачности. Ждите. — И далее — «...48340092». Этот текст был принят в Фэрбенксе. Цифры означают:

48 — предполагаем совершить посадку в...

92 — Леваневский

3400 — непонятные цифры в этой радиограмме.

Артак Арменакович Вартанян отыскал в своем прекрасно сохранившемся архиве карту метеокодов.

Внимательно рассмотрев карту (точно такую же карту имел экипаж Леваневского), мы нашли квадрат 34, который включает в себя острова Принс-Патрик, Банкс и Мелвилл. Значит, самолет вполне мог оказаться в данном районе. Но что означают два нуля? Ошибки в приеме быть не могло, так как радиограмму с этими цифрами принял еще и Сиэттл.

Летчики совершали чудеса героизма, рисковали жизнью, но кто может поручиться, что самолет Леваневского искали именно там, где он приземлился или приледнился? Если бы удалось вновь начать поиски, то, мне думается, следовало бы рассмотреть три варианта.

Первый. Квадрат 34 по метеокоду — острова Принс-Патрик, Банкс и Мелвилл.

Второй. Остров Бартер, о котором рассказывал Рэндалл. Кстати, Роберт Рэндалл живет в канадском Ванкувере и мог бы своими воспоминаниями и советами помочь делу.

Третий — самый нежелательный вариант: самолет мог приледниться, но льдину после длительного дрейфа могло вынести, как и льдину, на которой располагалась станция «Северный полюс-1», в северную Атлантику, к Гренландии, где она и растаяла...

Известный историк Арктики доктор исторических наук Михаил Иванович Белов приводит один факт: в 1946 году исландские рыбаки, промышляя у берегов Гренландии, нашли вмерзшие в лед доски от ящиков, на которых по-русски было выжжено: «август 1937». Но были ли это обломки деревянной тары от груза с самолета Леваневского? Или это доски от папанинского лагеря? Или с одного из судов, зазимовавших на Северном морском пути в конце 1937 года? Живы еще летчики и радисты в США и Канаде — участники поисков, могущие дать дополнительную информацию...

И наконец, есть возможность с помощью фотографий со спутников, аэрофотосъемок с самолетов тщательно изучить вероятные места приземления советского самолета, и, может быть, посчастливится найти какие-нибудь остатки...

Вооруженные более совершенными знаниями и техникой, мы можем сегодня вновь попытаться раскрыть тайну гибели самолета «Н-209» с экипажем из шести замечательных советских авиаторов: Сигизмунда Леваневского, Николая Кастанаева, Виктора Левченко, Григория Побежимова, Николая Годовикова и Николая Галковского...

Юрий Сальников

Павло Иванович Керкало живет в селе Шпиколосы на Львовщине. Беленая его хата стоит внизу, у дороги, а участок карабкается к вершине огромного холма, на склоне которого уместилось полсела. В двух десятках метров от дома — дощатое строение, которое я принял было за сарай, и только потом, когда Павло Иванович, знакомя меня со своим хозяйством, поддел снаружи крючок и отворил широкую дверь, я понял, что ошибся. Это была святая святых кахляра, то есть гончара, — здесь стояла огромная, выложенная из огнеупорных кирпичей печь.

Но это было потом, а вначале я нашел хозяина в его небольшой мастерской, где все было белым — стены, потолок, печка. Под низким потолком висела голая лампочка, добавлявшая немного света к тому, что проходил сквозь узкое оконце.

Перед Керкало лежал на широкой доске огромный ком желтой маслянистой глины, и это означало, что Павло Ивановичу некогда заниматься свалившимся на голову гостем. Едва поздоровавшись со мной, он, надев робу, вступил в единоборство с глиняной глыбой. Мастер мял ее и давил, пропуская сквозь пальцы, распластывал на доске, раскатывал большой скалкой, как тесто для пирога.

Затем снял с полки другой ком — меньше размером и иного цвета — бело-голубой. Зажал его между коленей и железным стругом стал резать узкие плоские дольки. Когда стружек набиралось изрядно, мастер замешивал их в большое глиняное тело.

— Для мягкости и гибкости, — пояснял он. — Какая глина — такая и посуда. Наша, местная, обязательно добавки требует, а вот в Донбассе, к примеру, брал я жирную глину, так та как сказка: посуду из нее и обжигать не треба, на солнце высушу, и хорош. Звеныть як звонок!

Под сильными, проворными руками мастера глина, окропленная водой, блестит и лоснится. Он раскатывает ее длинными валиками, которые делит на равные — величиной в два кулака — цилиндрики. Таких заготовок получается около пятидесяти. Гончар ставит их один к одному на доски, а сам перебирается на лавку — к самодельному гончарному кругу.

В центр круга он прилепил первый глиняный кулич и правой рукой с силой крутанул круг, а затем обеими ладонями стал вращать под ним лоснящийся деревянный столбик. Кулич завертелся волчком, и в этот момент Павло Иванович обжал его пальцами так, что на шее у него вздулись жилы, а на покрасневшем от напряжения лице проступила сеть блестящих капелек.

Глиняный ком, утоньшаясь; пополз вверх, а наверху у него под большими пальцами мастера образовался валик. Керкало быстрыми ладонями прибавил скорости кругу, и теперь его пальцы стали как бы раздвигать заготовку изнутри. Будущий сосуд разбухал на глазах, как волейбольная камера...

На остановившемся наконец круге застыла то ли огромная чаша с пологими стенками, то ли глубокая миска — митра, самый распространенный вид посуды в этих краях. Гончар обогнул основание митры тонкой жилкой с деревянными ручками на концах и отрезал ею чашу от гончарного круга.