Затем, поддерживаемый своими подчиненными, каждый из которых одобрительно кивал головой, Тюваш дерзнул повысить тон:

— Итак, господа, при каких же событиях мы присутствуем последние часы? Два прекрасных доктора упорхнули в одночасье, не оставив ни следа, ни разрешения на похороны. Полиция департамента примчалась ради покойной, которая (говоря между нами), несмотря на версию о несчастном случае, которую распространили из уважения к жителям, к несчастью, на самом деле покончила с собой. Никто ее здесь не осуждает, и мы все соболезнуем ее мужу, однако всем известно, что ей не нравилось в нашем городке и она его презирала. Она разорила господина Бовари своими неуемными тратами и, возможно, своим безнравственным поведением. В любом случае речь идет о частном деле, касающемся только ее супруга или, в крайнем случае, ее исповедника господина аббата Бурнизьена, но уж точно не полицейских, которые, тем не менее, прибыли сюда.

Делевуа уже готовился дать резкую отповедь, но, по счастью, первым взял слово дʼЭрвиль:

— То, что говорит господин мэр, совершенно правильно, — согласился он, — но можем ли мы осуждать двух порядочных врачей, добросовестно выполнявших свой профессиональный долг, за то, что они задержали выдачу документов? Кроме того, я могу вам объявить, что мои исследования закончены, и можно приступать к погребению.

— Значит, мы можем, — перебил Тюваш, — предупредить господина кюре Бурнизьена и устроить похороны завтра?

— Совершенно верно.

— Но этот яд, который она приняла, — донесся из окружения мэра желчный голос, — откуда он взялся?

— А эти следы от ударов, про которые все толкуют? — спросил кто-то.

— У нас в городе никого не бьют, — послышалась еще одна реплика.

И вновь молодой врач проявил ангельское терпение.

— По этому поводу, — сказал он, — позвольте пока не давать вам ответа. Сегодня вечером мы лишь констатируем, что препятствий для похорон более не существует.

— И что мы, — не преминул добавить Делевуа, — начинаем с завтрашнего дня расследование.

— Какое расследование? — удивился Тюваш.

— О, так, ничего особенного, — откликнулся Делевуа. — Такое… Как сказать? Предварительное следствие.

— В таком случае мы будем в вашем распоряжении, — заявил Тюваш, бросив на него угрожающий взгляд.

Все удалились. Делевуа остался наедине с дʼЭрвилем и Реми.

— Итак, ваше мнение? — обратился он к дʼЭрвилю.

— Какое мнение?

— О деле, естественно.

— Я врач, а не полицейский. Мое мнение касается лишь технической стороны.

— Вот именно, ваше мнение по этому поводу. Самоубийство или убийство?

— Откровенно?

— Да.

— Ну что ж, рискуя разочаровать господина префекта и тех, кто нас сюда послал (в этот момент на его губах появилась ироничная улыбка), я бы рискнул заявить, что если бы не формальные свидетельства моих коллег с медицинского факультета, то я был бы склонен к версии о самоубийстве, причем совершенно обыкновенном. Женщине двадцать пять или двадцать шесть лет, ее общее состояние было хорошим, она была очень красивой женщиной и имела, по крайней мере, если верить тому, что здесь было сказано, большие сердечные и денежные проблемы. Что касается собственно причины ее смерти, то она была вызвана попаданием в желудок большой дозы мышьяка — обычного мышьяка, который можно приобрести по рецепту в любой аптеке под предлогом лечения сифилиса или для приготовления крысиного яда.

— Этого количества было достаточно, чтобы вызвать смерть сразу?

— Да.

— А следы физического насилия, о которых говорил Каниве?

— Они действительно есть, но поверхностные. Вероятно, их нанесли тупым предметом. Но также возможно, что в агонии женщина просто ударилась обо что-то. Во всяком случае, вряд ли смерть наступила из-за этих ушибов.

— Это действительно жена того самого Бовари, которого мы с тобой знали по лицею? — вмешался Реми.

Делевуа усмехнулся.

— Ах, вот оно что! — сказал он. — И ты, Реми, как и господин дʼЭрвиль, знал этого господина Бовари?

— Его — да, но не его жену, — ответил дʼЭрвиль. — И Бог знает, заслужил ли этот бедолага такое несчастье! Наш товарищ по коллежу немного простоват, но именно из таких потом получаются славные мужчины. Вы понимаете, что я хочу сказать. — Он умолк, потом снова заговорил: — В гостинице подадут ужин только через час. Не хотите ли, пока есть время, пройти в дом покойной? Я проводил там вскрытие, и у меня остался ключ. Тело тоже находится там.

— Ну, если оно еще там… — протянул Реми.

— Никаких проблем, — поспешил его заверить дʼЭрвиль. — Предоставьте мне все вам показать.

Все трое вышли.

Оцепеневший от холода жандарм из Руана, привезший дʼЭрвиля, стоял на часах перед домом. Входная дверь со скрипом отворилась, плохо подогнанный деревянный порог затрещал под их ногами, они прошли через небольшой темный вестибюль и попали в гостиную, где оперировал их эскулап. Шторы были задернуты, ставни закрыты, но два больших канделябра обеспечивали почти дневное освещение. В камине горел огонь, и Делевуа бесцеремонно поставил перед ним свой огромный зонт, чтобы просушить его.

Внутри было уютно, и если бы не запах формалина, не беспорядочно расставленные оцинкованные ванночки и сосуды, и, главным образом, не прикрытое простыней тело, вытянувшееся на столе, который принесли, вероятно, из смежной столовой, то можно было бы подумать, что они просто пришли в гости. Стучали часы с маятником, потрескивали поленья в огне. Внизу слышался веселый перезвон стеклянной посуды и металлических приборов, словно там орудовала ретивая кухарка. А может быть, кто-то помогал судебному медику мыть инструменты, или это было что-то совсем другое.

— Это Фелисите, их служанка, — пояснил дʼЭрвиль. — Она готовит поминальную трапезу к сегодняшнему вечеру, и нам надо освободить для нее место. Я почти закончил. Мне осталось только зашить, чтобы тело выглядело надлежащим образом.

Результат его работы — десяток склянок с образцами тканей — был выставлен на камине. Каждый сосуд был запечатан воском и имел каллиграфически выполненную этикетку.

— Не желаете ли, — продолжал он, — выслушать первые официальные выводы из отчета, который я представлю? Стало быть, в желудок попал порошок мышьяка, растворенный в воде. Кровоподтеки на шее и теле, как я уже сказал, слабо выражены и, судя по состоянию сосудов, образовались они за много часов до наступления смерти. Деталь, не отмеченная моими коллегами (но это вполне естественно, поскольку они не обследовали тело досконально), — это наличие царапин и грязи на ногах, а также запачканный подол платья. Понимаете, как будто перед смертью она бегала по пересеченной местности. Еще одна деталь: она легла в постель одетая (или ее положили), и одежда ее была сырая. Вот она здесь. Я подумал, что это может заинтересовать вас.

— Давай, сынок, сними-ка простыню, — попросил Делевуа.

Реми первый раз видел труп на задании, так что послушался скрепя сердце. У молодой женщины даже не были закрыты глаза. Она словно пристально смотрела на вас, и в глазах читалась какая-то растерянность. Великолепные длинные темные волосы в беспорядке рассыпались по столу. Плохо удаленные остатки рвоты виднелись в уголках рта и на жемчужных зубах. Лицо было красивым, молодым, и на нем как будто виднелась легкая улыбка.

Реми продолжил поднимать простыню, и показалось все тело. Живот был разрезан так, чтобы можно было изучить все внутренние органы. Это напоминало классический учебный анатомический макет из папье-маше или воска, который используется на медицинском факультете для обучения студентов. Женщина была мертвенно-бледной. При свете свечей она напоминала те иконы, на которых изображались первые христианские мученики.

Реми хорошо запомнил содержание предварительного отчета дʼЭрвиля и был этому очень рад, потому что позднее представленный дʼЭрвилем в префектуру документ исчез, как и многие другие вещи, касающееся данного дела. Переложили его в другое место, уничтожили или украли? По какой причине? По возвращении в Руан Реми искал его вместе с другими бумагами, но так ничего и не нашел.