C’est la vi[1] Я с грустью заметил: Счастливые годы Проходят по сердцу и жизни Быстрей… А годы, в которых и боль, И невзгоды, Так долго порою Стоят у дверей. Нам тоже свой куш огорчений Отмерен. И классик когда-то сказал: «C’est la vie…» Но мы свои горести на двое делим, А радости множим на силу любви. 2014 С натуры Однажды как-то поутру Зураб во сне сказал Петру: «Как Вам сидится на коне, Куда вознес Вас Фальконе?» И Петр сказал ему: «Зураб! Хочу с кобылы на корабль… На корабле хочу поплыть. И чтоб вокруг Москва была. Чтоб золотились купола. Хочу… И так тому и быть…!» И встал сей памятник Петров. 2014 Куба Мы прилетели на остров Свободы. В зеленый его интерьер. И вернулись в былые годы, В бывший СССР. Та же здесь красота и бедность. Социализм без прикрас. Молча встали навстречу бедам Батраки и рабочий класс. Нас не зря поразила с ходу Их веселая доброта. Куба вправду остров Свободы, Если счастлива беднота. А кубинки здесь так красивы! Что ни девочка – топ-модель. Как вписался б в пейзаж России Темный цвет под ее метель. А на красочном Варадеро, — Где гулял только дядя Сэм, — Все – от рома и до модерна — Дружбе отдано насовсем. Мы идем по ночной Гаване Мимо парков, дворцов, лачуг, Через грусть воспоминаний, Обернувшихся счастьем вдруг. 2014 «Я еще молод…» Я еще молод… Но старомоден. И два начала живут во мне. В своих пристрастиях я свободен, И при людях, и наедине: Могу отдать последние деньги, Чтобы купить антикварный стол. И хотя его в доме поставить негде, Я буду рад, что его приобрел. И некую гордость в душе изведав, Я рассажу за столом друзей… А завтра его подарю соседу На радость жене своей. И все потому, что я очень молод. Мне нравится так неожиданно жить, Чтобы всегда у тебя был повод Оценить молодую прыть. А старомодность моя в одном лишь, — Я вновь тебе признаюсь в любви… И верю – ты только это и вспомнишь, Когда оборву я причуды свои. 2014 Стена плача
Почетный гость из северной столицы Читал псалмы у горестной Стены… Он рад бы на иврите помолиться, Да не были слова припасены. Потом записку в щель вложил он робко, А что за просьба в ней — Для всех секрет… И вдруг Стена ответила негромко — «Но у меня, простите, столько нет…» 2014. Иерусалим «Холмы в снегу…» Холмы в снегу… И город в снегопаде. Иерусалим притих и побелел. И столько снега навалило за́ день, Что все мы оказались не у дел. Не выйти, не проехать – мир в сугробах. Мы переждем ненастье как-нибудь. Но даже телик был в прогнозах робок, Боясь хорошей вестью обмануть. И только утром снег угомонился. И тут же начал таять на глазах. Сугроб вдали, как лодка возле пирса, Спустился вниз на белых парусах. 2014 Покаянье В то прохладное утро расстался я с Тверью И помчался в Москву по пустому шоссе. И неслись вслед за мной золотые деревья В первозданной своей невозможной красе. Вдруг увидел я лик Николая Второго. Он печально смотрел в свою горькую даль. И успел я прочесть три взволнованных слова: «Прости нас, Государь!» Я не знаю, кто этот портрет там поставил. И кто так постарался, чтоб розы цвели… Может быть, это сделал какой-нибудь старец Или жрец старины из любимой Твери. И на миг опрокинулось в прошлое сердце. И предстала воочию страшная ночь: Государь Император, упавший в бессмертье… И семья, не успевшая страх превозмочь. Но меня поразила та встреча с Россией, Позабытой, ушедшей в забвенье свое. И слова, что прочел я, как будто просили Снять вину с невиновных потомков ее. Я летел по знакомой московской дороге. Осень тихо стелила осеннюю хмарь. И шептал я простые и горькие строки: «Простите нас, Государь…» И душа опустилась печально в былое. И вошла в мое сердце чужая вина. Император, убитый своею страною… И пришедшая к покаянью страна. 2014 |
